— Да, ну что ж, — сказал Эдвард.
Сара еще не успела снять все ту же вязаную шапку с ушами и помпонами на завязках. Сейчас она взяла правый помпон и запулила вокруг собственной головы, как в тетерболе. Завязка и помпон глухо стукнулись о голову.
— И что теперь? — спросила Сара.
Мы все могли разразиться истерическим хохотом и, вероятно, разразились бы, если бы на столе посреди комнаты не спал ребенок — рядом с двумя подсвечниками, сахарницей «Стэнгл» и какими-то солонками и перечницами. Я поняла, что удочерение очень похоже на рождение: все восклицают: «А вот и она!» А ты смотришь и видишь что-то морщинистое, как моченое яблоко, маленькое и розовое, как молочный поросенок, и не чувствуешь ничего, и не подозреваешь, что это последний в твоей жизни момент, когда ты ничего не чувствуешь. Ребенок уничтожает твою жизнь и потому становится самым лучшим, что в ней есть. Впрочем, победоносно и триумфально сидеть на развалинах, возможно, не так уж и трудно.
— Теперь мне надо отвезти Тесси домой, вот что, — сказал Эдвард.
— И оставить меня тут совсем одну? — сказала Сара с наигранным ужасом. Она все еще не сняла свою дурацкую шапку. — Да ты шутишь.
Она вцепилась ему в рукав.
— Это ты шутишь, — сказал Эдвард.
— Да, это так. Я шучу, — подтвердила Сара.
«Вроде как», — мысленно продолжила я, и Сара тут же озвучила это сама:
— Вроде как.
Она улыбнулась. Между ней и Эдвардом проскочила искра взаимного отвращения.
Затем Эдвард отвез меня домой.
— Спасибо, что ты была с нами в таком трудном деле, — сказал он.
— На здоровье. — Что тут можно ответить?
— Увидимся через пару дней. Я уверен, что Сара тебе очень скоро позвонит.
— Ладно, идет, — пропела я в темноту машины. «Идет» — вечный слегка испуганный ответ девушки со Среднего Запада. Он вроде бы означает, что вы с собеседником договорились, и по идее должен быть эквивалентен более бодрому «Отлично, так и сделаем», только не содержит в себе никаких обещаний — просто утвердительно-описательный звук. Он позволяет сбежать — открыть дверь и вырваться наружу. В очередной раз.
IV
Занятия начинались только через неделю. Но все равно чувствовалось, что семестр уже набирает ход, словно ему накручивают ручку, как пулемету Гатлинга, и он только и ждет момента, чтобы разразиться очередью. Весенний семестр! Это название было одновременно точным и ошибочным. Поскольку занятия официально еще не начались, я проспала до полудня, а когда проснулась, устроила себе жалкий завтрак «Пахлава для бедных»: полила медом большую лепешку из пшеничных хлопьев и сверху посыпала дробленым арахисом. Кухня оставалась все такой же запущенной. В холодильнике очередная порция клубники, вроде бы только что купленная, снова иссохла и обросла на сей раз серовато-бирюзовым слоем, цвета медной крыши. Хлеб тоже покрывала порошкообразная синяя плесень — она отлично сгодилась бы на тени для век девице из кордебалета, возможно — такой, которая нуждается еще и в пенициллине. На рабочем столе обнаружилась еще одна горбушка, многонедельной давности, в полиэтиленовом пакете; казалось, что там внутри змея — спираль из плесени с рыжими и черными пятнами. Музей современного искусства для девушек, которые никогда ничего не выкидывают.
Владелец дома опять начал более-менее нормально топить. Это было счастье. По почте пришел чек от Сары на триста долларов — сумма показалась мне одновременно слишком маленькой и слишком большой, но я на самом деле не утруждала себя подсчетом часов и причитающейся мне платы. Я пошла в банк, положила чек на счет и сразу сняла сотню двадцатками, чтобы потратить на новые книги и еду. В квартире меня окружали совершенно безумные женские журналы, в основном оставшиеся от Мерф. Я читала их жадно, в состоянии мозгового коллапса, какое обычно охватывает человека в парикмахерских и зимой. «Четыре женские привычки, которые кажутся мужчинам сексуальными». Мне никогда не удавалось найти все четыре — они редко перечислялись под номерами или хотя бы располагались так, чтобы бросаться в глаза. Открыв журнал, приходилось рыться между рекламами (в этом и заключался коварный замысел редакции), чтобы отыскать привычки хотя бы по одной, и даже когда я их находила, они вечно оказывались слегка замаскированными. Явно ни один человек в редакции не знал, что именно кажется мужчинам сексуальным, но авторы текстов надеялись создать впечатление, что знают. А может, знакомые мужчины авторов все до единого геи, а потому авторы знают, что тем нравится, но не рискуют сообщить об этом читателям.