«Я голубой, как лента на шляпе у Дика», — провозгласил он, считая откровенность, или притворную откровенность, лучшим средством убить надежду (признаюсь, что я, если прибегнуть к выражению отца, подсластила свою собственную лилию и позволила надежде перерасти в ожидания).
«У Дика?» — повторила я, глядя в потолок. Я понятия не имела, что это значит. Я кошмарно и бессловесно думала о ленте на шляпе, которую мог бы носить Дик Хикок. После этого признания мы лежали еще примерно час, дрожа и чуть не плача, а потом встали и, совершенно непонятно с чего, решили испечь кекс. Хотели заняться сексом, а вместо этого занялись кексом?
«Ты мне правда, правда очень-очень нравишься», — сказала я, когда кекс был готов. Парень ничего не ответил, и тяжелое, неподатливое молчание вошло в комнату и завибрировало, как звук.
«Здесь что, эхо?» — неловко спросила я.
Он посмотрел на меня с жалостью:
«Ах, если бы. Но нет».
Сказав это, он отправился в ванную и вышел накрашенный всей моей косметикой. Почему-то это навело меня на мысль, что он врет.
«Ты знаешь, — сказала я, испытывая его, но в основном умоляя, — если ты очень-очень сосредоточишься, то сможешь поменять ориентацию. Я совершенно уверена. Просто время от времени расслабляйся, закрывай глаза и делай над собой усилие. Гетеросексуальность… ну… Она требует усилий. — Я сама слышала умоляющие нотки у себя в голосе. — От кого угодно!»
«Возможно, я на такие усилия не способен», — сказал он. Я сварила ему кофе. Он попросил сливки, потом кольдкрем и бумажные полотенца. Потом ушел, прихватив кусок теплого кекса. Больше мы не встречались, если не считать одного раза, когда я, идя на лекцию, заметила его на другой стороне улицы. Он был с бритой головой, в тяжелых фиолетовых ботинках и без плаща, хотя шел дождь. Он перемещался зигзагами, подпрыгивая, словно избегая снайперского огня. С ним была женщина шести с лишним футов росту и с таким кадыком, словно проглотила небольшой кулак. Длинный шарф — его или ее? Я не смогла понять, по временам казалось, что общий на двоих, — торжествующе реял вслед за ними по улице, как хвост воздушного змея.
Наконец Сара снова повернулась к окну:
— Соседи поставили невидимый забор, только что. В ноябре. Я уверена, он вызывает рассеянный склероз или что-нибудь такое.
— Кто они? Соседи в смысле, — спросила я, решив, что нужно проявить антропологический интерес к окружающему району. Еще ни одна из женщин, у которых я побывала, не перезвонила мне. Возможно, они ищут няньку поживей, порасторопней, а я производила впечатление туповатой девушки с замедленной реакцией. Я уже начала бояться, что, если не принять меры, эта кротость войдет в привычку, станет навязчивым действием, тиком, окажется прошита у меня в мозгу и так и будет проявляться всю жизнь, как бы я ни старалась: так завязавший алкоголик по-прежнему ходит шатаясь и разговаривает невнятно, как пьяный.
— Соседи? — Лицо Сары Бринк озарилось искусственной живостью, она сделала большие глаза, голос стал фальшивым и театральным:
— Ну, вот в этом доме, с собаками, живут Кэтрин Уэлбурн, ее муж Стюарт и любовник Стюарта Майкл Бэтт. Таких имен нарочно не выдумаешь.
— Так что, Майкл гей? — уточнила я, выказывая, вероятно, уже чрезмерный интерес.
— Ну да, — сказала Сара. — О его ориентации много говорят. «Майкл гей», — шепчутся соседи. «Майкл гей». Ну да, Майкл гей. Но, конечно, дело-то в том, что Стюарт — гей.
Глаза у нее весело блестели — лихорадочным, самодовольным дешевым блеском мусорного рождественского декора.
Я откашлялась и рискнула спросить, вымученно улыбаясь:
— А что думает обо всем этом Кэтрин?
— Кэтрин, — Сара вздохнула и отошла от окна. — Кэтрин, Кэтрин. Ну, Кэтрин проводит много времени у себя в спальне, слушая записи Эрика Сати. «Борода», бедняжка, всегда узнает последней. Ну ладно.
Она решила сменить тему и перейти к делу.
— Садись, — она резко, спазматически двинула рукой. — Вот в чем дело. Присмотр за ребенком…
И тут же умолкла, словно сказала достаточно.
Я села на небольшой диванчик, обитый чем-то вроде тика, из какого обычно делают наперники. Детоприсмотр. В одно слово, как здравоохранение. Я стану поставщиком услуг детоприсмотра. Я открыла рюкзак и принялась рыться в нем, ища свое резюме. Сара села напротив на другой обитый тиком диванчик, такой яркий, что вот-вот полиняет на подушки. Она задрала ноги вверх и перекрутила их так, что казалось — одна растет из верхней части другой под неправильным углом, коленками назад, будто у кузнечика. Сара кашлянула, и я перестала копаться в рюкзаке и отложила его в сторону.