Когда я пришла на кухню, Эдвард сидел там в одиночестве за кухонным столом. Руки он спрятал в зеленые рукава свитера, соединив их наподобие муфты, как делают девочки, пытаясь согреться, но волосы — смесь застарелого дорожного снега и дыма — придавали ему сходство с невозмутимым мудрым старцем. Этот контраст — волосы мудреца и девчачья манера прятать руки в рукава — бросался в глаза, и если над ним задуматься, вероятно, можно было бы сделать определенные выводы о характере Эдварда. Но тогда я не ставила себе задачи оценить его характер, и он просто показался мне странноватым и смешным, всего понемножку. На висках волосы отступали и редели; это всегда заметнее сразу после стрижки, а я видела, что он недавно подстригся. Мужчины лысеют! Однажды я посмотрела документальный фильм о жизни десяти мальчиков начиная с возраста семи лет, и от эпизода к эпизоду головы главных героев неуклонно обнажались. Создатели фильма стремились отразить перипетии маскулинности и классовые проблемы, а запечатлели одно долгое отступление волос, подобное отступлению ледников.
— О, здравствуй, — сказал он. — У твоих духов прелестный, теплый запах!
В тепле дома я быстро согрелась вся, кроме пальцев ног.
— Вы сегодня не в лаборатории? — спросила я, не слушая ответа — я пыталась понять, не издает ли Мэри-Эмма наверху каких-нибудь звуков. Мне почудилось вяканье, повторяющееся с некоторым интервалом, но это, возможно, просто у датчика задымления села батарейка.
— Я ждал тебя, — сказал он.
— Меня?
— Ждал твоего прихода, чтобы уйти.
Он вытащил руки из рукавов.
— Я опоздала?
— Нет, не то чтобы, — ответил он с загадочным лицом: строгим и равнодушным, но в то же время его словно что-то забавляло. Может, так и должен выглядеть волк-одиночка от науки! Я знала, что его работой заинтересовалась клиника «Майо». — Сара «на заводе», как мы с ней любим говорить. Вернется в шесть. Она сказала, хотя сегодня холодно, ты можешь одеть Эмми потеплей и вывезти ее на прогулку в тележке. Красная тележка, стоит на крыльце, ты увидишь. Может быть, на льду с ней будет удобнее, чем с коляской.
— Да, я видела тележку, когда входила.
— Хорошо, — он вперил в меня пристальный взгляд. Пришлось разглядывать его в ответ. Нос, хрящеватый и клювообразный в профиль, анфас оказался широким и походил на картошку. Эдвард пытался своим взглядом проделать что-то с моим, но я не могла понять, что именно. Мне казалось, он так стар, что наши взгляды не могут ничего делать вместе. Мало того, что годы обгрызли прическу Эдварда, оставив два длинных языка голой кожи по бокам от серебристого полуострова, но, кажется, он еще и корни подкрасил, причем, возможно, коричневой ваксой для ботинок, которую я видела на раковине в ванной комнате наверху. Он всегда носил коричневую обувь. Прическа у Эдварда, как и у Сары, была произведением природы и искусства; словно его лицо выбросило на голову прибоем, на песке остался след, а потом на тот же пляж пришел мальчик-художник и немножко поработал кистью.
— Сара считает, что детей нужно проветривать, — сказал он наконец. — Еще она считает, что на них надо надевать шапочку. Даже если они орут в голос, протестуя. Она считает, что это обязательно, поскольку в шапочках они очень миленькие, а нам нужны миленькие фотографии в большом количестве. Судя по всему.