Он вздохнул.
— И потому мы силой натягиваем на них шапочки.
— Чтобы быть красивой, надо страдать, как говорят супермодели.
— Совершенно верно!
Вяканье, похожее на сигнал датчика, слышалось все громче.
— Это Мэри-Эмма? — спросила я.
— Да, это она. Оставляю ее на тебя.
Я пошла наверх к Мэри-Эмме. У меня за спиной захлопнулась задняя дверь, завелась машина, выехала с площадки, и звук затих вдали.
Я, конечно, не знала, как долго Мэри-Эмма плакала.
Но лицо у нее было распухшее, а щеки ярко-красные, словно от жара. В воздухе висела теплая вонь от памперса; надо переодеть.
— Привет, детка! — прочирикала я, и девочка вскинула руки, просясь, чтобы ее вынули из огромной кроватки.
— Тесса, — сказала она, будто напоминая самой себе, как меня зовут. Она была липучая и одновременно милая. История ее жизни, начатая заново в этом доме, возможно, будет историей побед. Я вытащила Мэри-Эмму из кроватки и взяла на руки, и подумала: она так прелестна и невинна, и неважно, из какой страшной сказки ее взяли.
Я тянула тележку, и она подскакивала на ухабах, к великой радости Мэри-Эммы. «По кочкам, по кочкам, в ямку — бух!» — приговаривала я. Тележка кренилась и выпрямлялась или застревала в ледяной колее, я дергала, Мэри-Эмму в новом дутом розовом ком-бинезончике отбрасывало на спинку, и ее это ужасно веселило. Она хихикала и утрировала падение — сама наклонялась в разные стороны. На носу время от времени появлялась прозрачная капля, и Мэри-Эмма слизывала ее. Если мы проводили на морозе слишком много времени, кожа на лице у нее обветривалась и краснела, как редиска. Несмотря на темный оттенок, который с каждым днем проявлялся все отчетливей. Я подмечала такие детали. Когда было очень уж холодно, я старалась прятаться в помещение. На главной улице квартала был супермаркет с безбарьерным доступом для инвалидов, — я везла ее туда и пускала бегать вверх по пандусам, открывать автоматические двери и играть в прятки в проходах. Еще иногда я завозила ее в магазин матрасов, якобы посмотреть товар, но на самом деле — чтобы она бегала по магазину и скакала с одной кровати на другую, пока я обсуждаю с продавцом твердость матрасов и качество пружин. Иногда прыжки Мэри-Эммы его заметно беспокоили.
— Вы не возражаете? — с надеждой спрашивала я. — Нет-нет, — отвечал он, явно страдая, и мы оба краем глаза следили, как Мэри-Эмма радостно визжит, подпрыгивает и плюхается на живот.
Приближался март, а с ним промежуточные выборы внутри Демократической партии — по сути, они же и окончательные, так как республиканцев в городском совете не бывало, почитай, со дня основания города. По этой причине муниципалитет чрезвычайно старательно чистил улицы от снега. Жители Деллакросса обычно рассчитывали на то, что в порядке подготовки к осенним выборам летом им починят дороги — «Фила Потта в коронеры!» (Диккенс бессмертен!) — поскольку там республиканцы еще могли на что-то надеяться. Но здесь, в прогрессивной Трое, массовое соблазнение избирателей приходилось начинать заблаговременно, и действующий мэр усердно чистил снег. Снегоуборочные машины, казалось, перли отовсюду, выпятив плуги, словно окаменелые рыбьи губы. Скрежет металла по льду, а потом прямо по асфальту вносил устойчивую железную мелодию в низкий рокот моторов. Не забыли в муниципалитете и о весенней почве и траве, предусмотрительно закупив одну машину, которая не посыпала дороги солью, а поливала сиропом сахарной свеклы; она оставляла за собой след, будто здесь проползла какая-то несчастная тварь с больными почками.
Я водила Мэри-Эмму гулять в сторону Уэнделл-стрит, единственной в округе улицы с настоящими ресторанами, магазинами и прочими заведениями, общим числом штук девять. В совсем маленькой деревушке Уэнделл-стрит сошла бы за главную улицу. Я знала, что там тротуары чистят лучше. Оказавшись на Уэнделл, мы пробирались по льду, превращенному в соленую кашу, к местному отделению публичной библиотеки. Я показывала Мэри-Эмме детский отдел, и, презрев склонность Сары к запеканию книг, мы садились за стол поближе к батарее и читали. Улица бывала почти безлюдна; редкие прохожие сначала улыбались мне, потом переводили взгляд на Мэри-Эмму, а потом снова на меня, и не то чтобы менялись в лице, но и не оставались прежними. При виде нас — неизвестно, но легко предположить, чем связанных, — сначала наблюдение, а потом мысль заползали к ним в голову, и их лица леденели.