Сара смотрела на меня со внезапной сосредоточенностью, словно обыскивая. Я была уже знакома с этим выражением и часто ощущала то же самое — пронизанную ужасом, но по-детски пристальную пытливость: «Почему на нашей планете стало больше пришельцев? Или это мы пришельцы, а земляне, страшно сказать, скоро вернутся?»
— Да, — медленно произнесла она и продолжала, уже набирая скорость, будто стряхивая оцепенение: — Ну, надо полагать, все мелкие городки в каком-то смысле зачарованы созерцанием собственного пупа. Но не во всех продают тофу, на котором написано: «При производстве не пострадало ни одно животное»! Я собираюсь организовать группу взаимной поддержки, приглашать сюда цветные семьи, и мы будем обсуждать всякие вопросы, объединять свои сильные стороны, делиться историями, планировать коллективные акции и все такое. Ты сможешь присматривать за детьми?
— Какими детьми? — Я знала, что у владельца марокканского ресторана на Уэнделл-стрит есть дети. В прошлом году, в октябре, кто-то прострелил его вывеску настоящими пулями, а йотом содрал и приколотил обратно вверх ногами.
— Гипотетическими детьми. Предполагаемыми детьми. Воображаемыми детьми. Вот такими, — она улыбнулась.
— Конечно, — ответила я.
— Тессы волёсики ввелх, вниз, — сказала Мэри-Эмма, продолжая играть моими волосами, словно шелковой тесьмой.
Так и начались еженедельные встречи. Каждую среду вечером я сидела наверху с детьми: Мэри-Эммой, двумя четырехлетками — Исайей и Эли, пятилетней Алтеей и восьмилетней Тикой. Тика иногда помогала мне с малышами, а иногда просто сидела в углу и читала «Гарри Поттера». Приходили и другие семьи: эфиопская женщина-врач с сыновьями, семиклассником Кларенсом и четвероклассником Казом. Были еще Адилия, Кваме и многие другие. В основном «цветные», как это называли все взрослые, собравшиеся на первом этаже, — всех оттенков спектра от светлого до темного, хотя, как я заметила, большинство родителей — белые. В основном двурасовые, многорасовые семьи, с которыми Сара и Эдвард успели познакомиться в Трое, и, несомненно, их должно было со временем стать больше. Я наверху строила вместе с детьми крепости из лего, придумывала небольшие игры в прятки, устраивала возню или пела. У детей были тоненькие, забавные голоски, и они, как положено детям, придумывали собственные слова. «Бубубу-нанана, не поймаешь ты меня», — дразнили они один другого. Только однажды Сара вызвала меня вниз для срочной помощи с десертом: мы грели в микроволновке персиковое детское пюре и выкладывали его ложками, горячее, поверх мороженого.
— В Деллакроссе мы все время такое едим, — сказала я, чуточку погрешив против фактов.
— Правда? — воскликнула Сара.
— Да. Ну, вроде. Это вкуснее, чем старый пирог с изюмом и кремом — «пудинг с палочками», как мы его называли.
— С палочками?
— Моя мать всегда покупала дешевый изюм с хвостиками, — объяснила я, продолжая капать горячим жидким пюре на шарики мороженого, сделанные с помощью специального инструмента для фигурного вырезания дыни. Голые, они походили на шарики для пинг-понга.
Все, кроме детей, восхищались вкуснейшим десертом.
— Можете съесть только мороженое, — сказала я детям наверху.
Взрослые делились рассказами про дискриминацию в государственных школах, статистику молодежных банд и странные реплики знакомых. Голоса проникали через два потолочных перекрытия, дети не слушали и не интересовались, но я, если напрягала слух, могла расслышать.
— …Я пришла в школу на родительское собрание и увидела, как учительница трясет Каза и бьет его головой об стену…
— …Исторически укоренившийся в обществе расизм умеет незаметно убеждать в том, что это — единственно возможный порядок. Если не замечать абсурдности зла, оно вынуждает…
— И даже взрослые гладят ее по голове, словно это шерсть какого-нибудь диковинного млекопитающего… и, конечно, словно ее всем разрешено гладить, как козу в зоопарке…