Я провозгласила особым театральным тоном, обращаясь к своим подопечным:
— Леди и джентльмены! Позвольте представить вам постановку «Пора заткнуться»! В главной роли — я!
— И я! — захохотала девочка Тика.
— И я! — повторила за нами Мэри-Эмма, и мы забегали по комнате, шатаясь от смеха и зажимая рты ладонями.
В нашей уединенной детской, высоко под крышей, за воротами на лестнице, не было раздоров. Иногда дети спорили из-за деталек лего. Мэри-Эмма была слишком мала для игры в лего и совала детальки в рот. Лего наверняка притащил кто-нибудь из родителей, движимый самыми лучшими побуждениями. Мэри-Эмма поначалу была в восторге от присутствия других детей и великодушно делилась игрушками, но потом расстроилась и разозлилась из-за говорящего мягкого Элмо. И еще один раз кто-то обозвал кого-то дундуком, но это слово было настолько непонятно и незнакомо всем, включая обзывателя, что никто не обиделся. В основном дети играли мирно, хотя мы с Мэри-Эммой не привыкли к такому количеству энергии в замкнутом объеме комнаты. Иногда дети задавали вопросы.
— Ты ходишь в университет? — спросил Кларенс.
— Да.
— Тебе там нравится?
— Да.
— Правда нравится? — воскликнула Тика.
— Ну, иногда выпадает не очень удачный день.
— Я хочу пойти туда, где все дни будут удачные.
— Я тоже.
— Я тоже!
— Я тоже! — И мы все расхохотались над таким абсурдным желанием. Оно было как странное, насмешливое эхо разговоров на первом этаже.
Я спела детям про старуху, которая проглотила муху. Никто из них не слышал этой песенки раньше — возможно, теперь она считается слишком мрачной и неподходящей для детей, особенно бессердечный финал «И померла», но они сидели как завороженные, в том числе Мэри-Эмма, которая сразу начала повторять слова. Мне приходилось извлекать у нее изо рта детальки лего, а поскольку она как раз начинала приучаться к горшку, два раза мы срочно убегали в туалет — так ее возбудила новая компания. Я только надеялась, что дети не слышат разговоров внизу.
— Весь этот город понятия не имеет, что делать с людьми иной расы, поэтому везде под поверхностью кроется расизм.
— Даже в этом доме. Не обижайтесь, но исключений нет.
— Я понимаю.
— Много лет назад я слышал историю про белую семью, усыновившую мальчика-афроамериканца. Когда ему исполнилось тринадцать лет, они установили в доме сигнализацию, чтобы мальчик чувствовал себя в безопасности, если родители ушли в гости. Система вызывала полицию при каждой мелочи, даже если в окне что-то зашевелилось. И понятно, чем это кончилось. Однажды родители пошли в гости, полиция ворвалась в дом, увидела чернокожего мальчика и застрелила его.
— Он умер?
— Не сразу.
Иногда тишина воцарялась наверху и внизу одновременно, словно в этот момент во всей галактике никто не знал, что сказать.
«Это ты научила детей песне про поедание живых животных?» — так начиналось послание Сары на моем автоответчике. Поначалу я решила, что мне делают выговор, но Сара тут же сменила курс. «Ну что бы там ни было, детям ужасно понравилась и песня, и ты. Спасибо. В следующую среду будет хорошо, если ты придешь пораньше. Скажем, в четыре или пять, если можешь. Дай мне знать. Спасибо!»
Геология, суфизм, дегустация вина, британская литература, саундтреки к военным фильмам. Прошел слух, что нас, несколько человек, должны выгнать с курса дегустации, поскольку мы несовершеннолетние и какой-то компьютер — не тот, который поначалу обрабатывал наши данные, — это заметил. Может, и к лучшему.
Я так и не научилась различать нотки дуба. Я освоила цитрусовость, шоколадность и маслянистость. Фиалковые ноты мне тоже не давались. Может, это все ерунда? Тяжкая работа семестра происходила, кажется, где-то в стороне от меня. Но я старалась. Я училась по ночам — ныряла в голубизну компьютерного экрана, которая плескалась, как вода в бассейне где-нибудь в Калифорнии. Поплавав немного, я устало выныривала с добычей если не в голове, то по крайней мере в волосах. По моему компьютерному рабочему столу было видно, что я усердно тружусь. Я начинала, открывала файл, потом открывала второй, не удалив первый; мой «рабочий стол» походил на аквариум, где сто рыбок с квадратными плавниками сдохли и застыли как попало, вмороженные в лед. Лекции, за исключением суфизма в трактовке дона из Донегала, пролетали и забывались. Из курса «Нейтральный таз» я узнавала про торс на весу, внутреннее пространство и хоровой ом. Но на курсе суфизма нам рассказывали, что Руми любил и разлука с любимым человеком пропитывала все его стремления, а вот с Дорис Лессинг такого не происходило. На геологии мы изучали действие холода и тепла — в глубине души я начинала понимать, что все мои курсы, в сущности, об этом. На курсе саундтреков к военным фильмам нам выдали список фильмов — про каждую войну от древних времен до наших дней, от «Гладиатора» до «Падения “Черного ястреба”», и мы должны были посмотреть как можно больше и обратить внимание на музыку.