— Эта зима уже начинает меня доставать, — Сара повернулась ко мне и опять зашлась громким сухим кашлем. Похлопала себя по плоскому животу и снова сказала: — Вот в чем дело. Мы усыновляем.
— Усыновляете?
— Ребенка. Мы усыновляем ребенка через две недели. Поэтому мы и дали объявление, что ищем няньку. Мы хотим заранее найти человека для работы в условленные часы.
Я ничего не знала об усыновлении. В детстве я была знакома только с одной удочеренной девочкой, Бекки Сасслач, она была красивая и балованная и в шестнадцать лет завела роман со взъерошенным смазливым учителем-практикантом, по которому я сама вздыхала. В целом я относилась к усыновлению так же, как ко многим другим вещам: настороженно. Оно казалось мне одновременно жестокой шуткой и подарком судьбы: удачный способ избежать крови и боли, связанных с родами, а с точки зрения ребенка — воплощение мечты, когда родители оказываются никакими не родителями. Твой генотип может победно вскинуть кулак: да!!! На самом деле ты им вовсе не родня! По странному совпадению, недавно я купила в автомате на почте новые марки как раз на эту тему: «Усынови ребенка, построй семью, сотвори мир» — и радостно лепила их на письма, которые посылала домой матери. Я считала, что имею право на такое зловредство. Втихомолку. А если что, можно все отрицать.
— Поздравляю, — пробормотала я. Кажется, так положено говорить?
Лицо Сары озарилось благодарностью, словно до меня ей никто не сказал ни одного приятного слова по этому поводу:
— О, спасибо! У меня столько работы в ресторане, что стоит упомянуть об этом, и все притихают и начинают вести себя как-то странно, будто беспокоятся за меня, такие противные. Говорят: «Да неужели!» — и этак кривят губы. Думают, что я слишком стара.
Я случайно кивнула. В смысле течения беседы я понятия не имела, где мы находимся. Я пыталась, как это бывало со мной часто, нащупать не то чтобы общий язык, но хотя бы тональность, общую с собеседником. Интересно, сколько ей лет.
— Я владелица Le Petit Moulin, — добавила Сара Бринк.
Le Petit Moulin. Я немножко слышала о нем. Это был один из дорогих ресторанов в центре города. Каждая закуска свежеощетинена укропом, каждый суп, каждый десерт украшены каплями соуса, прицельно точными и дорогими, как картины Поллока, филе и бифштексы посыпаны лавандовой пылью из кладовой эльфов. Студенты там не бывали. Студентка могла попасть в такое заведение лишь по случаю помолвки с парнем из студенческого братства или интрижки с заместителем декана, ну или привести туда своих родителей, обывателей из пригорода, приехавших навестить дочку и обеспокоенных, как она тут вообще. Я знала, что в Le Petit Moulin подают блюда, названия которых звучат как имена музыкальных инструментов: тимбали, кнели. Одному Богу известно, что это такое. Однажды я подошла к освещенной витрине ресторана рядом со входом и заглянула в меню. Горечь собственного изгнания подступила к глазам. В этом ресторане наверняка подают картофель моего отца, хотя сам отец не мог бы себе позволить тут поесть. Самый дешевый ужин стоил двадцать два доллара, самый дорогой — сорок пять. Сорок пять долларов! За эти деньги можно купить масляно-водяной лифчик!
Я снова принялась рыться в поисках резюме. Оно оказалось сложенным в несколько раз и мятым, но я все равно вручила его Саре. И заговорила:
— Мой отец снабжал несколько здешних ресторанов. Пару лет назад, кажется.
Сара Бринк заглянула в мое резюме:
— Вы родственница Бо Келтьина? Картофель Келтьина?
Я вздрогнула, услышав, как картофелины моего отца — кеннебеки, норланды, понтиаки, юконские золотые, одни размером со стеклянный шарик, другие с грейпфрут, смотря по тому, когда их копали, не было ли засухи, нашествия колорадских жуков, — подытожены единым словом и названы вслух прямо здесь, в этой гостиной.
— Это мой отец, — сказала я.
— Ну как же, я очень хорошо помню твоего отца. Его «кламатские жемчужины» славились. И «желтые пальчики». И «пурпурные перуанские», и «розовые финны». Он первый начал продавать их в таких маленьких корзиночках, сеточками, как драгоценные камни. И этот его новый сорт, который он назвал «утиные яйца Келтьина». У меня была теория насчет этого сорта.
Я кивнула. Когда отец с матерью возвращались после медового месяца, проведенного в Англии, отец попросту протащил контрабандой через таможню в Чикагском аэропорту «джерси рояль» со множеством глазков. Вернувшись в Деллакросс, он начал выращивать их в горшках и корытах зимой в сарае, а по весне — в открытом грунте и под псевдонимом «утиные яйца» продавал в рестораны.