При виде енота, прячущегося в придорожную канаву, Мэри-Эмма показывала пальчиком и кричала:
— Смотри! Мультики!
Бородатые ирисы, карликовые ирисы и первые комары появились одновременно, все украшенные переливчатым полосатым серо-фиолетовым плюмажем, Где же бородатые карлики, чтобы придать клумбам семантическую полноту? Впрочем, в некоторых дво рах стояли керамические бородатые гномики, как в Германии.
Крепнущий свет играл на новеньких листьях, и гу стой грудной запах сирени накатывал волнами на разные тропы, по которым мы бродили. Влажный аромат жимолости висел над мусорными контейнерами. Я даже познакомилась с троицей, живущей по соседству, — с приходом весны они наконец вылезли на свет и оказались очень красивыми. Женщина — я вспомнила, что ее зовут Кэтрин, — улыбнулась Мэри-Эмме. Но Мэри-Эмма не улыбнулась в ответ, а спряталась за моей ногой.
— Она никогда со мной не здоровается, — заметила женщина, Кэтрин. Двое мужчин ушли вперед. — Надеюсь, это не потому, что я белая!
Я смотрела на эту безумную любительницу Сати. Я хотела сказать, но не сказала: «Вообще-то среди ее знакомых полно белых, в том числе ее собственные родители!»
Так что я промолчала и только смотрела вслед Кэтрин, спешащей догнать своих мужчин.
В резиденции Торнвуд-Бринк на клумбах цвело нечто невиданное: высокие голые стебли, увенчанные пурпурными шарами, собранными из пучков-соцветий. Они напоминали зонды, или стражей, или газовые шары, или волшебные палочки. Красивые нахальные ботанические бандиты. Они назывались «скорода» и были на самом деле проростками лука-мутанта. Луковицы как у обычного репчатого лука, но неуязвимы для белок. Эти цветы предназначались для создания отдельных ярких пятен, но Сара щедро засадила ими весь периметр дома. Получилась броская, густая, как сад, ограда, словно лес телевизионных антенн.
— Гляди-ка! — воскликнула Сара — она стояла у открытой парадной двери и тащила из почтового ящика листок с печатным текстом. — Ботаники-наци вернулись! Оказывается, у меня в саду растут крушина и бородавник, и мне велят живо от них избавиться! Понимаешь, с ботаниками-наци беда в том, что они только начинают с растений…
В соседнем саду бесились, играя, собаки. В небе закладывали виражи гуси, возвращаясь с зимовки, и их трубящий альтовый лай звучал как жалобный скрип телеги.
— В прошлом году они меня доставали с ворсом газона! Они заявляли, что я кошу траву не в ту сторону, у меня травинки наклоняются не туда и я порчу вид всего квартала! Я косила вот так, — она склонилась всем телом, показывая направление, — а надо было вот так, — и она отклонилась в другую сторону. Негодование наполняло ее жесты упругой энергией танцора. С приходом весеннего тепла она уже не могла прятать худобу под толстыми свитерами.
Из всех фотографий Мэри-Эммы, сделанных Рейнальдо, мне больше всего нравилась та, на которой девочка смотрела вверх, в объектив, с радостью и надеждой. Я заказала напечатать этот снимок, потом отправилась в «Уолгринс» с самой Мэри-Эммой на буксире и купила блестящую красную рамочку «Сделано в Китае». Чернокожая кассирша мимоходом взглянула на меня, потом на Мэри-Эмму и сказала:
— Заплетайте ей косички. Черные девочки последний раз носили афро году в семьдесят втором.
И сунула мне чек, пряча глаза. Я унесла покупку к Саре, вытащила фотографию из рюкзака, вставила в рамку и водрузила на обеденный стол в качестве подарка. Голос Сары доносился из кухни — она висела на телефоне, утрясая формулировки меню текущей недели.
— В чехольчиках из бекона? Ни в коем случае. Это звучит как… Ну не мне вам объяснять, как это звучит. И ревизуйте курицу: к ней прицеплено слишком много прилагательных. Как будто мы юлим.
— Кто там? — шепнула я Мэри-Эмме, указывая на стену между нами и кухней, в сторону Сариного голоса.
— Мама, — заулыбалась она.
— А это кто? — я ткнула пальцем в фотографию на столе.
— Эмми! — радостно воскликнула девочка.
— Правильно! — И мы затанцевали вокруг комнаты. В открытые окна было слышно, как тявкают собаки, играя в догонялки. Я крутанулась в последний раз, остановилась и увидела Сару: она молча стояла тут же, в столовой. Как ни странно, я еще и чуяла ее: она пахла моими духами.
— Кто это снял? — она указала на фотографию.
Я растерялась, словно меня ударила механическая рука, никем не управляемая.
— Друг. Я думала, вам понравится.
Острый жар колол и щипал мне глаза. Я только хотела сделать приятный сюрприз, но на меня вдруг навалилась усталость. Я снова поглядела на фото, стараясь увидеть его глазами Сары, и заметила, что Мэри-Эмма на снимке сидит на молельном коврике Рейнальдо. Только бы Сара приняла его за коврик для йоги.