— Я сейчас скажу тебе кое-что, чего не говорила раньше. Я так и не позвонила тогда, чтобы проверить твои рекомендации. Я наняла тебя, потому что ты показалась мне ангелом. От тебя исходила аура. Я не позвонила ни по одному телефону из тех, что ты указала в резюме. Точнее, по одному позвонила, но там никого не оказалось дома. Мне все равно, что они сказали бы. Я поступила самонадеянно. На сто процентов доверилась собственному чутью.
Я не знала, что сказать. Я, как все люди на свете, считала себя хорошим человеком. Разве я могла заявить, что ей следовало позвонить моим рекомендателям? Разве я могла сказать: «Как вы могли вручить своего ребенка непроверенной личности?»
— Я вижу, что ты любишь Эмми, и знаю, что она любит тебя. Она зовет тебя, когда просыпается после тихого часа. Иногда тебя — прежде всех остальных. Пусть я несправедлива к твоему другу, но я не хочу, чтобы он фотографировал Эмми. Когда ходишь с ней гулять, ходи куда-нибудь в другое место, не к нему, не с ним. — Она положила руку мне на плечо и улыбнулась: — Любовь — это лихорадка. Только оправившись от нее, узнаешь, повезло тебе… или нет.
Я молчала. Она тоже.
Потом она добавила странное:
— Я за тебя беспокоюсь, как беспокоилась бы за кого угодно.
Я вошла в состояние, которая моя мать называла режимом поддакивания. И схватилась за стандартный ответ уроженки Среднего Запада:
— Ладно. Идет.
Я начала прокладывать тайные тропы к Рейнальдо. Необязательно ходить по главным улицам. Проулками, по задворкам, мимо цветущих кустов, мусорных ящиков и контейнеров для вторсырья, таща Мэри-Эмму в навороченной американской колясочке по ухабам и выбоинам, я могла добраться к нему невидимкой. Мы нежничали и болтали, он готовил перечный соус или утренний карри, который я тогда считала бразильским блюдом, и мы ели. Мэри-Эмма играла. Рейнальдо по-прежнему снимал ее — для заданий по курсу фотографии, — но больше не давал снимки мне, только показывал. И снимал он в основном со спины, когда Мэри-Эмма разглядывала что-нибудь, вертя в руках, — пепельницу, будильник. Узнать ребенка по такой фотографии невозможно. Рейнальдо играл с Мэри-Эммой в футбол, учил ее словам и песням. Когда мы уходили, он всегда говорил «чао», и Мэри-Эмма стала, подражая ему, махать на прощание: «Сяо, Энайдо!»
На пути домой Эмми часто задремывала в колясочке. Я сразу относила ее наверх, в чердачную детскую, где она немедленно просыпалась. Я слышала Сару на телефоне: «…Залеченные фиги, томленая вепрятина с сушеными вишнями “Попробовать и умереть”, угу, телячьи железы с каштанами… Прямо какой то пир у шерифа Ноттингемского! Я что имею в виду, сейчас весна. Где в этом меню весна? Где молодой картофель, где спаржа, где улитки папоротника, где дикий лук, где легкая уксусная заправка, где ру? Как насчет того лимонного шербета с посыпкой из рубленого базилика?»
В рассеянности и еще потому, что Мэри-Эмма сейчас все равно не заснула бы, я сочинила песенку со словами «где улитки, где заправки», в такт которой полагалось хлопать в ладоши. Когда Сара слезла с телефона, мы с Мэри-Эммой спустились вниз и исполнили эту песню для нее. Мы рисковали — Сара могла подумать, что я над ней насмехаюсь, но не подумала. Во всяком случае, я на это надеялась.
— Мама, холёсяя песня? — спросила Мэри-Эмма. У Сары, кажется, песня вызвала смешанные чувства, и в ее смехе слышался слегка истерический надлом веселья и смущения одновременно.
— Хорошая, наверно, — ответила она, и Мэри-Эмма подбежала, обхватила ее ногу обеими ручками, прижалась щекой к бедру. Сара погладила девочку по голове.
— Этот ресторан сводит меня с ума, — рассеянно сказала она. — Меня только что обвинили в изнасиловании лесной природы. Из-за улиток папоротника. А из-за телятины один официант бегал по кухне и тоненько мычал: «Ма-а-ама, ма-а-ама!»
— Мама! — радостно повторила Мэри-Эмма, и Сара улыбнулась.
— Это в каком-то смысле смешно, — я пожала плечами. — Хотя и грустно.
— Мы обновляем меню всего-навсего раз в неделю, почему это каждый раз стоит таких трудов? А прогулы! Один только помощник шеф-повара… Я уж не говорю про официантов. Я буду сохранять все сообщения голосовой почты, в которых сотрудники объясняют, почему не придут сегодня на работу. Сделаю компакт-диск и врублю на полной громкости на новогоднем корпоративе. «Я сегодня не приду, я харкаю кровью…»
— Мама, — проворковала Мэри-Эмма — возможно, желая сделать так, чтобы нога матери из каменной стала обыкновенной.
Сара продолжала гладить Мэри-Эмму по голове, но при этом крутила собственной головой.
— Когда я вот так кручу шеей, там что-то пугающе хрустит, — она вроде улыбалась, а вроде и нет.