— Со мной тоже такое бывает.
— Ах, — сказала Сара, закрыв глаза. — Год от года мы слишком часто подаем оленину с физалисом. Она выглядит как грязная каша, которая зимой падает с колес.
Однажды я привела Мэри-Эмму с прогулки, и дома оказался Эдвард. Он был один и смеялся с кем-то по телефону. Повесив трубку, он остался в хорошем настроении.
— Папа, — безрадостно сказала Мэри-Эмма, но все же потянулась к нему, и он подхватил ее на руки.
— Ну что, как прошел день? — спросил он скорее меня, чем ее.
— Хорошо, — ответила я.
— Холёсё, — повторила Мэри-Эмма и начала самостоятельно расстегивать курточку. Я подошла помочь — Мэри-Эмма все еще сидела на руках у Эдварда. Нам с ним пришлось маневрировать синхронно.
— Как вообще дела, хорошо? — тепло спросил меня Эдвард.
— Ну вроде бы.
— Много забот?
Я не понимала, откуда вдруг взялся этот интерес к моим делам. Может, я кажусь угрюмой и подавленной? Невосприимчива к его шарму?
— Ну, трудно сказать. Учеба, конечно. — Чтобы он не подумал, что я жалуюсь на чрезмерную нагрузку от работы в дополнение к учебе, я поспешила добавить: — И еще мой брат надумал идти в армию.
— А.
— Я очень надеюсь, что он передумает. — Это была правда. — Ну и, наверно, это меня заботит.
Вообще-то нет, но должно было бы. Почему же не заботит?
— Там из него сделают мужчину. Научат жизни. Все, что не убивает человека, делает его сильнее.
Последние слова прозвучали очень банально — доморощенный Ницше кухонного масштаба.
— Да, но что, если его именно убьют?
И между нами проскочила бледная искра понимания. Какое-то прошлое, какое-то будущее, подробности которого я еще не могла знать, но все они с грохотом вламывались в комнату и сталкивались, покрывая наши щеки смертельной бледностью. Лишь голос Мэри-Эммы — «Папа! Молёзе ёга!» — вернул нас к теплым крошкам сегодняшнего дня.
— Ницшеанская философия не опускается до таких мелочей, — сказал Эдвард, направляясь к холодильнику. Он вдруг снова превратился в ученого. — И тебе не следует. Философы любят повеселиться, а вот прибирать после их веселья приходится кому-нибудь другому. Но я тебе скажу кое-что начистоту. Не будь сторожем брату своему. Не стоит переживать за братьев. Уж поверь на слово человеку, у которого есть сестра. Переживай за себя. А братья? Они за тебя переживать не будут.
Учеба то наводила тоску, то захватывала. Я делала конспекты, как требовали преподаватели. В библиотеке я писала на полях книг: «природа равняется беспорядку». Я писала: «предопределение или свобода воли». Я писала: «модернизм как аргумент против современности». Я бесконечно слушала музыку из фильма «Список Шиндлера». Потом — из фильма «Мост через реку Квай». Но по большей части я сидела у себя в комнате наедине с Руми. Мерф по прежнему блистала отсутствием, хоть однажды и прислала мне имейл с описанием длинной ссоры между ней и бойфрендом, а затем поцелуев и прочих покаянных актов, снова склеивающих пару. Пришел и еще один имейл, от брата. «Дорогая сестра. Возможно, ты единственная способна меня отговорить, но только если захочешь. Мне сдается, что во всем свете только я один реально хочу чего-то в связи с моей собственной жизнью. Я хочу совершить что-нибудь настоящее. Мне все равно, в какой точке земного шара я в результате окажусь, лишь бы не в округе Делтон».
Вслед за этим он прислал другой имейл, который начинался словами: «Пожалуйста, прочитай этот имейл, а предыдущий игнорируй», и я проигнорировала первый, но как-то не собралась прочитать второй, поскольку ни в одном послании брата до сих пор не углядела ничего особенно опасно безрассудного.
Весна согрела воздух. Свет сыпался с неба, как сахарный песок из сахарницы. Если я ночевала дома, а не у Рейнальдо, он звонил мне ночью.
— Ты спишь? — неизменно спрашивал он.
— Нет.
— А по голосу похоже, что спишь. Ну-ка, быстро: сколько пальцев я показываю?
Он неизменно смешил меня.
Ной, Ной, унитаз помой. При виде меня Ноэль выключил пылесос.
— Наконец-то мой день рождения. По правде. Ради такого случая я положил в пылесос саше пачули.
— Ну что ж, поздравляю, — сказала я, и мы с Мэри-Эммой — я держала ее на руках — спели деньрожденную песенку по-португальски. Заключительные слова — «Muitas felicidades, muitos anos de vida!» — мы допели выразительно и с большим жаром, потому что концовка мелодии напоминала мне In-A-Gadda-Da-Vida. За спиной послышались аплодисменты. Я обернулась.
Там оказались Сара и Эдвард. Улыбался только Эдвард.