Ну вот, опять. Вся эта компания начинала звучать как заповедник либералов, обнесенный умозрительным забором.
— Очень много что придумали белые.
— Это все равно что постфеминизм или постмодернизм. К слову «пост» прибегают те, кому надоел разговор.
— А поднятые вопросы остаются нерешенными, потому что они не решаемы. Это не такой разговор. Это просто болтовня о насущном. А если поставить перед ним «пост» — что это значит? Это значит, что ты говоришь: «Заткнись, нам надоело, мы устали и пошли спать».
— Кто отвергает религию, тот отвергает черную культуру.
— Здешняя черная культура — это всего лишь культура американского Юга, перемещенная на Север, вот и всё.
— Нет, совсем не всё.
— Черные сохранили здесь американский Юг — его кухню, его словечки, его акценты — лучше, чем переехавшие сюда белые южане.
— Это почему же?
— Э… Разве не очевидно?
— Потому что белые южане живут среди белых северян? А черные согнаны в кучу в сегрегированных районах?
— Я здесь говорю от имени народов потаватоми, онеида, чиппева, виннебаго, хо-чанк. Я пришел, чтобы сказать вам: мы не могли интегрироваться как следует, потому что нам не давали настоящей работы, особенно рядом с вами, в ваших домах и на вашей земле. Нас посылали только на строительство мостов и высотных зданий. Ваше отношение к нам с самого начала даже нельзя назвать эксплуатацией. Это целенаправленное уничтожение.
— Дэйв, сядь. Ты белый чуть менее чем полностью.
— Разве не по этому поводу сказано: горшок над котлом смеялся, а оба черны?
— Я думаю, когда горшок смеется, он просто старается выразить дружелюбие к котлу. Кроме того, эта пословица демонстрирует привычку котла обвинять горшок в лицемерии.
— Мы не можем исправить историю. Надо работать с тем, что у нас есть сейчас.
— Сейчас у нас есть белые бабка и дед моего сына, которые только недавно удосужились добавить его в завещание ко всем прочим внукам. И теперь хотят, чтобы ими за это восхищались. Господи, ему десять лет. Им понадобилось десять лет!
— Сейчас у нас есть самодовольные типы, которые заявляют: «Мне все равно, какого цвета у человека кожа — хоть черного, хоть зеленого, хоть фиолетового». Как будто люди с черной кожей — это какая-то выдуманная нелепица, вроде зеленых и фиолетовых.
— Сейчас, когда мы приходим с Кваме в ресторан и он идет впереди меня, я вижу, как пугается распорядительница. Она его боится — тринадцатилетнего чернокожего парня, который пришел в ресторан. Я белая, поэтому они не знают, что я его мать и иду прямо за ним. Они не знают, что я их вижу. Но я вижу то, что Кваме испытывает постоянно. При виде свитшотки и капюшона хостесса хватается за пейджер, а потом сдавленным голосом говорит: «Что вы хотели?» Не «Поужинать желаете?» и не «Добрый вечер».
— У меня в багажнике машина времени.
— О, я знаю. И еще все родственники обожают их, когда они маленькие, но стоит им подрасти, смотри в оба: перед ними оказывается чернокожий парень или афроамериканская девушка, живая и дерзкая. Черный подросток с высоким уровнем сексуальности им до такой степени не ко двору!
— Знаешь, что я тебе скажу? Белые подростки тоже не подарок.
Смех.
— Но что это: расизм или неопытность в общении с другой расой?
— Ну вот, мы опять об этом.
— Девочкам тоже нелегко приходится.
— Я же сказал про Девочек.
— Независимо от цвета.
— А уж об исламе я вообще молчу.
— А почему, собственно, нам так ненавистны черные мусульмане? Уже который десяток лет в Чикаго возникают трения при постройке каждой несчастной мечети, и вместе с тем мы из кожи вон лезли ради беложопых боснийских мусульман?
— «Беложопых боснийских мусульман»?!
— Дорогой, заткнись. Сиди и пей.
— Соревноваться, кто больше пострадал, — дурацкое занятие. Кто изобрел выражение «культура оскорбленности»?
— Те, кого ни разу не оскорбляли. Те, кто с удовольствием смотрит, как соревнуются перенесенными оскорблениями другие. Стоит только вскрикнуть от боли, и тебе тут же велят заткнуться. Что значит «соревноваться, кто больше пострадал»? В соревнованиях предполагается приз! Кроме того, любой подлинно страдающий знает кого-нибудь, кому приходится еще хуже. Страдание относительно. Знали бы вы, как я страдал, когда мою тещу относили на кладбище!
— Кто изобрел выражение «Господь терпел и нам велел»?
— Вот вам соревнование в страдании: войну придумали, чтобы уравновесить убыль от родов. Число убитых на войне мужчин примерно равнялось числу умерших родами женщин. Но сейчас механизм разболтался… И теперь это выглядит так, как будто старики специально хотят перебить всех молодых парней, чтобы захапать себе самых красивых телочек.