— У тебя слишком черный юмор.
— Нельзя говорить «черный юмор», это расизм.
— А вы замечали, когда человек говорит: «Я не расист», то сразу понимаешь, что он именно он и есть?
— Это есть такие совершенно незамутненные мужчины, они заявляют: «Я не сексист», и так и хочется сказать: «Милый, да кто же ты еще?»
— Хорошо бы люди разобрались с терминологией и начали говорить «родившие родители», а не «биологические». Мы все биологические.
— И это часть общей проблемы.
— Еще я не люблю, когда говорят «усыновить» в применении к животным. В приютах для животных это слово употребляют все время, но оно приводит в замешательство усыновленных детей.
— Я однажды слышал, как Исаак Башевис Зингер говорил о курином холокосте.
— А есть еще этот, Питер Сингер.
— Ты уверен, что не имеешь в виду Пита Сигера?
— Я про специалиста по этике, что призывает усыплять младенцев с врожденными уродствами, но не ест мяса.
— А, этот. Он настоящая лошадиная задница.
Я видела много лошадиных задниц. К ним привешен сноп хвоста, который, как самостоятельное живое существо, смахивает мух.
— Слишком много Зингеров.
— И таким образом мы плавно вернулись к Саре Воан. Да, я съем тимбаль.
Я видала горшки. Я видала конские задницы. А вот тимбалей не видела никогда.
— Слишком много Сар.
— Сар много не бывает!
— Слишком много тимбалей. Пожалуйста, съешь еще одну.
— Есть такое рассуждение. Якобы люди так жестоки друг к другу, что, пока мы с этим не разберемся, мы никогда не сможем прилично обращаться с животными.
— А еще, как я уже говорил, есть и такое: гуманное обращение с животными заставит нас лучше относиться к людям. Мы скажем: «Погодите-ка. Такое мы даже с животными не творим. Почему же мы так обращаемся с людьми?»
— Иногда не важно, с чего начать.
— Что, теперь специалисты по этике и такое утверждают?
— Про них ничего не скажу. Моя специальность — теория молочного животноводства.
— Они заявляют: если животное не имеет возможности реализовать в полном объеме присущую ему животную природу, это значит, что с ним обращаются хищнически и чем так жить, ему лучше не жить совсем. Казалось бы, в таком случае они должны считать смерть животного актом милосердия. Но проблема не в смерти животных. Проблема в их жизни.
— Я бы сказал, что проблема именно в смерти, то есть в ее способе. Как именно забивать животных?
И тут мне почудился голос Сары:
— Забой кур в планетарных масштабах, чтобы накормить человечество. Неужели Холокост нас ничему не научил? Почему нельзя согнать их всех в кучу и уморить газом?
Снова общий смех.
— Это покажет, что в курах есть что-то от евреев. Или в евреях что-то от кур?
— Именно поэтому теперь у нас есть Израиль, детка. Мы больше не куры.
— Это не аргумент, а фигня. Даже люди не имеют возможности реализовать свою природу в полном объеме. Ты считаешь, бездомный, который спит в машине с выбитыми стеклами, реализует свою человеческую природу? Но мы тем не менее порхаем мимо как ни в чем не бывало. Поэтому все наши благие намерения яйца выеденного не стоят.
Я видела выеденные яйца. Наши куры иногда расклевывали те, что сами только что снесли.
— Я знаю только одно: ты поливаешь цветок в горшке! Господи, на цветок тебе воды не жалко. А на ребенка-калеку — жалко?
— Кому-нибудь налить воды? Как твое вино, ничего?
— Уже совсем ничего! Мне срочно нужно еще бокал!
— Я думал, мы пришли разговаривать про семьи смешанной расы.
— Соня постоянно отклоняется от темы.
Я однажды видела комическую пьеску, в которой хозяин усыпил гостя хлороформом, чтобы не слышать от него больше ни единого слова.
— Все обусловлено генетикой! Похоже, что ни возьми, за это отвечает какой-нибудь ген. Печально, но правда. Впрочем, может быть, и не так уж печально.
— А может быть, и не такая уж правда.
— Я знаю только, что наш сын от природы спортсмен. Он приемный… естественно. Ни у кого из нашей семьи, с обеих сторон, такой наследственности нет. Когда у него соревнования, мы всегда ходим смотреть. Он выглядит как греческий бог, а мы на трибуне — как лоточники.
Я слышала голос Эдварда. От своего окружения — ученые, научные сотрудники, университетские преподаватели — он перенял манеру речи. Он часто использовал слова «если вам будет угодно». Очень часто. «Назовем это рекомбинантной регидратацией, если вам будет угодно». На него мгновенно пикировала Сара: «Эдвард, можно дружеский намек? Хватит угодливости».
Долгая пауза.