— Да, его картофель пользуется славой — во всяком случае, в определенных кругах, — поспешила добавить я. — Даже моя мать о нем высокого мнения, а ей трудно угодить. Однажды она сказала, что эта картошка — «небесный дар». Она называла ее pommes de terres de fair.
Я явно слишком много болтаю.
— Это забавно, — сказала Сара.
— Да. Она считала, что его сортам не придумали достойного имени.
— Вероятно, она права. Это интересно.
Я испугалась, что Сара из тех, кто не смеется, а говорит «это очень смешно», не улыбается, а говорит «это очень интересно», не обзывает собеседника идиотом, а говорит «на самом деле все несколько сложнее». В беседе с такими людьми я всегда терялась, особенно с теми, кто любит на слова собеседника загадочно отзываться: «Понимаю». Обычно я просто немела.
— Ты знаешь, отец Жанны д’Арк выращивал картофель, — сказала Сара. — Именно на картофельном поле отца она впервые услышала голоса. Эта картошка вошла в легенду.
— Я могу ее понять. Мне самой доводилось слышать голоса на отцовских полях. Но обычно это всего лишь магнитофон брата, который он возит с собой на тракторе.
Сара кивнула. Мне никак не удавалось ее рассмешить. Может быть, я просто не смешно шучу.
— А твой отец когда-нибудь выращивал ямс? — спросила она.
Ямс! С его крысиными хвостиками и скандальной ролью в современном искусстве, о которой я читала только в прошлом году.
— Нет. — Я боялась, что мое собеседование пошло вразнос. Я добавила безо всякой связи с предыдущим: — Картошку выращивают из глазков других картофелин.
— Да, — Сара вопросительно посмотрела на меня.
— Зимой мы с братом стреляли картошкой из трубок, используя хлопушки. — Меня уже нес неуправляемый поток ассоциаций. — Картофельные пушки. В детстве мы массу времени проводили за этой игрой. Мы брали картошку из погреба и пластмассовые трубки. Выстраивали маленькие армии и разыгрывали битвы.
Теперь очередь неконтролируемых ассоциаций настала для Сары:
— В твоем возрасте я один семестр училась по обмену во Франции и жила во французской семье. Я сказала дочери хозяев, Мари-Жанне, моей однокласснице: «Интересно, что квебекские французы называют картошку “patate”, а французы во Франции — “pommes de terres”». Она ответила: «О, мы тоже говорим “patate”». Но когда я упомянула об этом в разговоре с ее отцом, он сразу посуровел: «Мари-Жанна сказала “patate”? Она ни в коем случае не должна говорить “patate”!»
Я засмеялась, не очень понимая почему, но чувствуя, что почти понимаю. В голове пронеслось далекое воспоминание о том, как в седьмом классе вредный мальчишка прислал мне записку с приказом: «Смейся поменьше».
Сара улыбнулась:
— Твой отец показался мне приятным человеком. А вот твою маму я не помню.
— Она почти никогда не приезжала в Трою.
— Правда?
— Ну, иногда она привозила на базар свои цветы. Львиный зев. И гладиолусы. Местные называли их «гладиолы». Ее это раздражало.
— Да, — улыбнулась Сара. — Мне это тоже не нравится. Мы были в фазе вежливости, когда горячо соглашаешься с любыми словами собеседника.
Я продолжала:
— Она растила цветы, составляла букетики и перехватывала резинками. Продавала что-то вроде по доллару за букетик.
На самом деле моя мать немало гордилась своими цветами и удобряла их мульчей из молотых озерных водорослей. Отец, однако, еще сильнее гордился своим картофелем и ни за что не стал бы удобрять его озерными водорослями. «Слишком много тяжелого металла, — говорил он, — Ведь однажды в озеро упал самолет с хеви-метал-группой». Это он так шутил. Самолет на самом деле упал, но группа, строго говоря, работала в жанре ритм-энд-блюз. Все же насчет воды отец был прав: она мутная из-за разработок гипса к северу от нас, и неизвестно, что еще в ней есть.