— Еще как можно выжать, — я не оставляла стараний.
— Можно?
— Ну да. Можно.
— Как же это?
— Надо отправиться в карьер, где добывают камень.
— В карьер?
— Ну да, в карьер, туда вечно подбрасывают трупы.
Он засмеялся.
— А что, Коран не запрещает смеяться над черным юмором? — Поиздеваюсь над ним немножко, кто мне запретит?
— Нет, — ответил он.
— В каждой книге множество пробелов…
— Молчания…
— А значит, кто его знает, что там на самом деле написано между строк? Все эти многозначительные паузы!
Но тут он понял, что над ним смеются, лицо застыло бескровным камнем, и стало ясно, что он уже полностью и окончательно собрал вещи и ушел. Найти живого его теперь было все равно что искать живого шахтера в шахте под обвалом. Я могу бурить, копать, светить фонариком в разные коридоры, но шансы увидеть его снова, во всяком случае прежним, скажем так, не в мою пользу.
— Ты постоянно увиливаешь от сложных моментов в разговоре!
— Надеюсь, что так!
— Ты мне солгал, — сказала я наконец.
— Лгать неверным значит просто разговаривать с ними на их языке.
Это прозвучало как афоризм с бумажки, вынутой из печенья, — такими я закладывала все свои учебники.
— Я всегда была тебе верна.
— В твоей системе понятий это так.
— Теперь ты начнешь рассуждать о загнившей Америке? Ты что, не понимаешь? Я с тобой согласна!
Он промолчал.
— Надеюсь, ты не учишься пилотировать самолет! Он помотал головой:
— Нет.
Я продолжала отступать, и с подоконника блеснули две белые таблетки и рулон туалетной бумаги.
— Что это? — я указала на таблетки. Сердце переключилось с частых щелчков (будто игральную карту сунули в спицы крутящегося велосипедного колеса) на беспорядочные громкие удары, словно кроссовка крутится в барабане сушильной машины.
— Это на случай чрезвычайной ситуации. И для поддержания гигиены, разумеется. Ты про таблетки? Они сделаны из бразильского картофеля — сразу две интересующие тебя темы.
— Неужели.
— Картофель и Бразилия.
— Я поняла. — Страх и скорбь вспыхнули одновременно, как две полосы огня, гасящие друг друга. У меня не осталось решительно никаких конструктивных чувств. — Как бы тебе ни хотелось устроить конец света, не выйдет. Прямо сейчас семена всего на свете хранятся в контейнерах в вечной мерзлоте Норвегии.
— Кто их найдет?
— Люди найдут.
— Я не сомневаюсь, что ты права.
— Правда? — на другом подоконнике я заметила небольшую упаковку тампонов. — А это у тебя зачем?
— На случай чрезвычайной ситуации. Если события будут развиваться по наименее благоприятному варианту. Ими останавливают кровь в ранах.
— Неужели.
— Когда тебе велят назвать моих друзей, ты должна будешь сказать, что никого из них не знаешь. Потому что ты никого из них не знаешь.
— Я никого из них не знаю.
Почему он не знакомил меня со своими друзьями?
— Подобное политическое и духовное уныние… — я лихорадочно припоминала услышанное в очередную среду. — Оно проистекает от того, что малый мирок принимают за большой мир, а большой — за малый.
Он улыбнулся, но из сострадания не стал смеяться:
— Ты сама не знаешь, что говоришь.
— Может быть. А может быть, и нет. — Эти слова прозвучали по-детски. Из чего не следует, что они были ошибочными. — Может быть, тебя вербует подсадная утка, провокатор. Что, если ты — жертва заговора?
— А что, если я сам — подсадная утка? Что, если я сам организатор заговора?
— Послушай! Вожди джихада презирают чужаков. Они считают сумасшедшими всех, кто сотрудничает с ними по идейным соображениям, кто приезжает для этого из других стран. Используют их и смеются над ними.
— Кто сказал?
— Уроженец Донегала. Тебя в тот день не было на лекции.
— Что?
— Он знает арабский и собирает инфу, подслушивая чужую болтовню. Не помню, кто мне об этом сказал.
— «Собирает инфу»! Что ты несешь!
Я молча смотрела на него, ощущая, что все кончено: что я больше никогда его не увижу.
— В джихаде нет ничего преступного, — повторил он. — В войне нет ничего преступного. Только в преступлениях есть преступное.
Казалось, со мной говорит Гертруда Стайн, укрытая паранджой. Я продолжала пятиться и пальцем босой ноги наткнулась на что-то острое — может быть, строитель когда-то оставил в половице крохотный гвоздик. Я подняла ногу, балансируя на другой, словно на занятиях йогой. Палец кровоточил. Я сжала его, и на пол закапала темная кровь, хотя в ране вроде бы ничего не застряло. Однако оттого, что я задрала ногу, кровь, кажется, пошла сильнее. Я вспомнила про рулон туалетной бумаги на подоконнике, дохромала туда, оторвала кусок и обмотала палец.