Под конец прогулки ко мне подошла мать второй девочки.
— Моя Мэдди просто влюбилась в вашу дочку, — она вскинула сумку на плечо, собираясь уходить.
— Да, они явно понравились друг другу. — Пусть думает, что я — слишком молодая мать.
— Как ее зовут?
— Мэри-Эмма.
Женщина заметно стеснялась, но не сбавляла напор (я уже знала, что это опасное сочетание).
— Может быть, как-нибудь устроим, чтобы они встретились и поиграли вместе? У Мэдди нет ни одной чернокожей подружки. Мне кажется, ей было бы полезно. — Женщина улыбнулась.
Я была так поражена, что потеряла дар речи. Но лишь на миг. Внезапно все подслушанные среды сгустились и провещали моими устами:
— Мне очень жаль, но у Мэри-Эммы уже более чем достаточно белых друзей.
Я не задержалась посмотреть, какое лицо станет у женщины, или смягчить его мысленными добрыми пожеланиями. Я встала, подхватила Мэри-Эмму и поустойчивей усадила себе на бедро. И двинулась домой, толкая перед собой пустую коляску. Мэри-Эмма не брыкалась, требуя, чтобы ее отпустили на свободу и позволили бежать вперед. Она устала.
Меня взбесила сама мысль о том, что Мэри-Эмму можно использовать вот так, в качестве наемного клоуна, забавы для белых детей, источника новых ощущений. Но я дала выход ярости, широко шагая и с силой толкая коляску через трещины тротуара. Дома, на кухне, мы покормили рыбок крошками хлеба. Рыбки отщипывали от них, но, возможно, это была не самая полезная еда, особенно для Джуси — он умер через несколько дней. А вот Стив оказался живучим.
Как обычно, вскоре после полудня я покормила Мэри-Эмму обедом, надела ей чистый подгузник и уложила на тихий час. Я запела «Спустись, колесница», хотя эта песня про смерть и про то, что за гробом нас ждет радостная встреча с друзьями и любимыми. Что, если всё это породит у ребенка навязчивые мысли? А вдруг там с грамматикой что-нибудь не то? Мэри-Эмма слушала широко распахнув глаза.
— Спой еще, — потребовала она, когда я исполнила все куплеты, которые знала.
— Нет, теперь ты будешь спать, и тебе приснится что-нибудь очень-очень хорошее. — Я подумала, что нужно прихватить ее грязные одежки и отнести в стиральную комнату в подвале. Обычно я кидала их в шахту для белья, но сейчас мне было совершенно нечем заняться, и я решила быть полезной — может быть, забросить грязные вещи Мэри-Эммы в стиральную машину и запустить цикл. Сары не было дома, она куда-то ушла.
Но, спустившись в подвал (отделанный, с ковролином на полу, иногда в дождь мы с Мэри-Эммой там играли), я заметила, что в стиральной комнате горит свет. Я все равно пошла туда и увидела совершенно незнакомую молодую женщину. Она была красива типичной для рыжих красотой — бледная, крапчатая, как поганка, и такая же манящая, возможно — ядовитая, одновременно прозаичная и экзотичная. Она возилась с утюгом: послюнив палец, касалась горячей поверхности, но та пока не шипела в ответ.
— Ой, здравствуйте! Я не хотела вас напугать. Меня зовут Тесси.
— Да. Я Лиза.
Теперь я разглядела, чем именно она занимается. Она гладила новые пакетики, свежезаполненные чаем — купажом, составленным лично Сарой.
— Я приглядываю за Мэри-Эммой.
— А я помогаю со стиркой и всяким таким. — Она увидела одежду у меня в руках. — Давайте сюда. Я стираю вещички Мэри-Эммы отдельно с «Дрефтом».
— А, ну хорошо. Вы увидите, там следы наших…
И тут я заметила прямо за спиной у Лизы, в тени под укороченной дверью, ведущей в какой-нибудь винный погреб или кладовую, дорогие мужские коричневые туфли и отвороты брюк. Новаторский подход к исследованию вин. Мне казалось, я вижу туфли ведьмы, раздавленной домиком Дороти в стране Оз. Дверь коротка, и ведьмины ноги торчат из-под нее. Впрочем, эти башмачки принесут тебя куда угодно, только не домой.
— …Следы наших походов в парк. Травы и грязи.
— Ничего страшного, — ответила она.
— Отлично, идет. — Я повернулась и ушла.
— Я познакомилась с Лизой, — сказала я, когда Сара ближе к вечеру вернулась через черный ход. — Которая занимается стиркой.