ГЛАВА 9. ЕСЛИ ВСЕМ...
СОВЕТ ПЛАНЕТЫ
Выдержки из протокола заседания от 3 мая 2205 года. Ксан. Друзья, я внимательно прослушал убежденную речь Гхора и с удивлением отметил в ней одну черту, свойственную горячим, юным, увлеченным и пристрастным изобретателям. Им, молодым изобретателям, так хочется добиться признания, что они громоздят все возможные "за" и не замечают, что один довод исключает другой категорически. Мне нет необходимости долго спорить с Гхором, потому что Гхор сам опроверг Гхора.
Что он сказал в своем выступлении?
Первое: открыв ратомику, человек наконец-то получил возможность удовлетворить любые желания, взобрался на гору, где можно расположиться для блаженного покоя. Погоня за продлением жизни лишит нас заслуженного покоя, вынудит снова пуститься в трудную дорогу.
Второе: погоня за продлением жизни заставит людей выбирать самые трудные пути в жизни, соревноваться в творчестве и соревнование это обеспечит быстрый прогресс...
Так за что же ратует Гхор - за блаженный покой или за стремительный прогресс? Ведь эти состояния взаимоисключающие. Если прогресс - значит, нет покоя, а если покой - значит, нет прогресса.
Г х о р. Каждый выбирает по своему вкусу, по склонностям, по способностям.
К с а н. Дорогой Гхор, вы слишком плохого мнения о людях. Нормальный, здоровый человек не выберет бездеятельность. Человеку присуща любовь к труду, активность. Это норма психологии. И я замечал, что воспеватели блаженного покоя почему-то подсовывают покой другим, отнюдь не себе. Гхор не хочет покоя, и я не хочу, и ни один человек в этом зале и за стенами зала тоже. Не следует считать себя совершеннее других. Вы заботитесь не о людях, Гхор, а о выдуманной схеме, об абстрактном лентяе, не существующем на Земле.
Гхор. Я не могу считать себя знатоком психологии и не хотел бы вступать в дискуссию о тайнах человеческих эмоций. Я физик, я ратомист, я практик. Я уважаю цифры и держусь на ясной почве школьной арифметики.
Статистика говорит, что на Земле умирает ежегодно около миллиарда человек. Институты мозга всего мира могут принять в этом году для омоложения одну тысячу, тысячу из миллиарда. Так же арифметика говорит, что от тысячи к миллиарду путь долог. Чтобы увеличить промышленность в тысячу раз, потребовалось два века - двести лет. Допустим, здесь мы возьмем темпы в тысячу раз выше: в результате потратим двести лет, даже сто или пятьдесят. Хотим мы или не хотим, но мы поставлены перед необходимостью двести лет заниматься выбором, решать, кому жить, а кому не жить. Необходимость, неизбежность, и я предлагаю прийти к этому трудному делу с открытыми глазами, не прятать голову в песок, воображая, что все сделается само собой.
Мы вынуждены выбирать тысячу в этом году, две тысячи в будущем и так далее. Выбирав, приобретем опыт.
Опыт подскажет нам оптимальный процент: сколько людей нужно оставлять для блага человечества. Я лично думаю, что оптимальный процент не сто... Может быть, я ошибаюсь, это выяснится на опыте. Мы вступаем в переходный период от кратколетия к долголетию. Ксан как историк подтвердит: без переходных периодов не обойдешься. А у переходов свои законы, и с этими законами следует считаться. Суть состоит в том, что отбор уже начался и надо договариваться, как его проводить, Ксан. Я благодарен Гхору за то, что он позволил мне перенести разговор в область исторических сравнений.
И совершенно правильно, что переходные периоды - историческая необходимость. Они бывают длительными, это тоже верно, но длина-то у них различная, вот в чем суть.
Действительно, железо входило в быт тысячу лет, но телевидению понадобилось только тридцать, а всеобщее ратоснабжение - хорошо, что Гхор напомнил вам,- было введено за один год всего лишь. Верно, переходы бывали долгими, но длина их сокращается по мере развития техники.
Гхор считает, что на этот раз переход займет у нас два века, и ссылается на арифметику. Я же приводил более сложные, не мною составленные расчеты экономистов, из которых следует, что, понатужившись, вернувшись к семичасовому или восьмичасовому рабочему дню, мы обеспечим всеобщее омоложение уже через пять - восемь лет.
Пять лет или двести - разница принципиальная. Пять лет - короткое напряжение, быстро забывающееся, очередная война с природой. Двести лет - это десяток поколений. Это уже эпоха со своими законами, укладом и даже моралью. О морали хотел я напомнить.
Мы с вами живем при коммунизме, и основной порядок, закон распределения, у нас - каждому по потребности. Но такой порядок существует только два века, а до того тысячелетиями законом было неравенство: немногим - лакомства, прочим черствые корки; один наряжал жену в парчу, прочие - в лохмотья; один жил во дворце, большинство - в трущобах; один учил детей у лучших профессоров, лечил у лучших докторов, большинство не лечило и не учило вообще. Таков был закон общества в прошлом, и люди привыкли к нему, считали законом бога, рождались для неравенства и умирали в неравенстве.
Не надо воображать, что они были злющими, наши предки. Они тоже мечтали о добре, твердили: "не убий", "не лги", "будь вежлив и справедлив" и прочее. Но жизньто противоречила этим заповедям. Плут, грубиян и наглец пролезал, толкаясь локтями. Скромный и честный уступал дорогу за счет своей семьи, своих детей обрекал на худшую судьбу. Поэты писали: "С милым рай в шалаше", но женщины-то знали, что в шалашах голодно и холодно, в шалашах младенцы простуживаются, И можно ли винить женщин, что они мечтали о богатом женихе и сохраняли верность нелюбимому, чтобы детей не обрекать на нищету?
К чему я ворошу все это забытое? К тому, что в нашу жизнь входит временное неравенство, а Гхор предлагает его растянуть, закрепить и узаконить. Одним, меньшинству,- жизнь продленная, другим - однократная, по старинке короткая. Наши предки ссорились за лучшие условия жизни, потомкам угрожают свары за срок жизни. Можно ли требовать скромности, честности и уступчивости, если уступать придется жизнь своих детей, если скромность - это твоя смерть?
Гхор. Но я же говорил о научном подходе к отбору, объективной оценке, о статуте общественных судов.
К с а н. Да, я понял вас. Но я сомневаюсь, что, выслушав двадцатиминутный отчет человека, можно дать объективную оценку его жизни. Сколько тут будет зависеть от впечатления, приятной внешности, от умения говорить, выгодно подать свои достоинства]
Гхор. Зачем сейчас толковать о мелких подробностях? Допустим, я предложил не лучший вариант. Можно повысить объективность судов, если вести учет заслуг всю жизнь.
К с а н. Гхор, но это ничуть не лучше. Представьте, построена плотина или дом - чья заслуга? Многих. Надо делить проценты. Те же общественные суды, но из-за де-. лежки очков. То же некрасивое стремление присвоить себе незаслуженно большую долю. Не окажется ли у финиша не лучший, а самый беззастенчивый, без устали ссорящийся за проценты? Пожалуй, все учреждения будут заняты не работой, а учетом заслуг, и все советы, вплоть до нашего, круглый год будут разбирать жалобы получивших отказ в продлении жизни, приговоренных к смерти от увядания.
Будем смотреть правде в глаза: неравенство в долголетии приведет к оживлению эгоистической морали. Вот почему я стою за то, чтобы напрячь усилия и за пять лет перейти ко всеобщему продлению жизни, а на эти пять лет не вводить ни суды, ни отборы, ни споры, а записывать всех умирающих, и записи хранить на складах, пока не будет осуществлено всеобщее и равное продление жизни.
Гхор. Я несколько удивлен, что Ксан, знаток человека и человеколюбец, такого плохого мнения о наших замечательных современниках. Я лично думаю, что наши люди поймут необходимость, проявят сознательность и глубокую честность в самооценке. Быть может, некоторые, слабые душой, заколеблются, но неужели из-за этих слабодушных обрекать на смерть всех, кого мы можем спасти уже сегодня?
Ксан. Я сказал: не "обрекать на смерть", а "записывать и хранить записи".