— Я буду платить вам пять тысяч марок, но будьте всегда по отношению к нам порядочной, — сказал я Сайме, умышленно увеличив ее содержание.
— Пять тысяч марок! — воскликнула коммунистка, обольщенная крупной суммой денег.
«Сила денег превыше ленинских учений», — подумал я, глядя на засиявшее лицо прислуги.
— Да, — ответила Сайма и быстро побежала на кухню.
Трамвай из Мункнеса примчал меня к Народному театру.
Я прошелся по Эспланадной — спокойно, странно уверенный в своей безопасности.
Только меня смущали стоявшие на постах молодцеватые полисмены.
Зашел в кафе Фацер. Народу тьма. И никого из знакомых. Выпил чашку кофе и вышел. Проходя мимо памятника Рунеберга, я встретил старого знакомого — антиквара Ауэра. Хотел остановить его, да побоялся чего-то. Остановился около книжного магазина и стал рассматривать книги на финском языке. Смотрю — «Дети красного солнца» напечатано на одной обложке, а наверху имя автора. Имя как раз того писателя, которого Розенталь велел включить в список и выяснить, состоит ли он в политической полиции и преподает ли финский язык «полубелому» эксперту. Зашел в магазин и купил этот роман.
На углу Микаельской улицы повстречался с высокими плотным господином в шубе.
Ну как не узнать? Баумгартен. Певец, адвокат, весельчак-каламбурист.
Вспомнилась Москва!
Москва христианская, незарубежная, Москва сытая хлебосольная, а не голодная, разграбленная и изнасилованная душегубами.
Опять не рискнул окликнуть его. А он шел крупным шагом передо мной и приятно попыхивал сигарой. Поклонился какой-то даме и зашел в парикмахерскую. Я понуро побрел дальше. На крыше многоэтажного дома трепалась грязно-красная тряпка.
«Р. С. Ф. С. Р.»
Как будто внезапный порыв ледяного ветра остудил мою грудь. Я окинул взглядом красный дом и подумал:
«Там работают Розентали и Фишманы по подготовке восстания».
Почти напротив советского логовища высилась массивная фигура великого певца свободы Финляндии — Рунеберга… Какая ирония!
Прошел всю Эспланадную улицу — повернул обратно по Александровской, мимо Сенатской площади. Как и раньше, памятник Царю-Освободителю в каменной ограде! Как и раньше, живые, чуть тронутые морозом цветы на пьедестале памятника!
Белые колонны Сената — все по-старому, но в новых вехах истории.
Идя по Александровской улице, я увидел в окне музыкального магазина Фацера громадную афишу на финском, шведском, французском и русском языках. Остановился и прочел:
«Бал-маскарад при участии примадонны Шведской оперетты Э. Гистет, Джиральдони, балерины М. Пайшевой, Г. Ге и др. лучших артистических сил. Сбор поступит в пользу Русской детской летней колонии. Дамский комитет. Председательница А. Васильева».
Продажа билетов была у Фацера. Купил два билета по сто марок. Вернувшись домой, сообщил «жене», чтобы готовилась на бал.
Удобный случай явиться неузнаваемым в маске и домино.
В случае чего можно было покинуть бал до полуночи…
Немало пришлось приложить усилий, чтобы уговорить «жену» идти на бал.
Но до бала случай свел меня с неким господином Марухиным, назвавшимся бывшим певцом Императорских театров…
Бритый брюнет, средних лет, пожалуй, красивый, с манерами, говорящий свободно по-французски и шведски, познакомился со мной в кафе-ресторане на вокзальной площади. Разговорились, и оказалось, что он принимает деятельное участие в устройстве вышеупомянутого бала. Я сказал, что охотно пошел бы с супругой, да боюсь скучать. Знакомых, дескать, нет. Купил у него два билета по двести марок и пригласил навестить меня на следующий день. Познакомиться с моей супругой.
Зашли мы с ним в ресторан «Кямп» и выпили там кофе. Спирт оказался у нового знакомого в серебряной фляге.
Крепкий пунш развязал язык моему артисту. Он начал бахвалиться своими связями в обществе, как местном, так и эмигрантском. В особенности его речь изобиловала именами дам из высшего, по его словам, общества.
Расстались мы с ним поздно вечером — добрыми приятелями.
На следующий день он прибыл в автомобиле — надушенный, в шикарном жакете и полосатых брюках. И сразу очаровал «жену». Кого не знал этот типик — все лучшие модистки, маникюрши, парикмахеры и гадалки были у него в «свежей памяти»; городские сплетни, новости театра, тайны клубов и ресторанов — все в изложении артиста превращалось в быль, уснащенную богатой фантазией. В этот вечер мне можно было написать большую часть первого доклада Розенталю.