— Помеченный крестиком пакет пирамидона содержит состав, растворяемый в кипятке, второй пакетик — досыпать порошок в остывшую воду. Писать надо заостренной спичкой и, понятно, — шифром. Вот, передайте ей чернила и сообщите, что через несколько дней ей предстоит командировка. Заготовьте чемоданы с платьем — за ними приду я сам.
Фишман хлопнул бумажником по колену и, почесав горбатый нос указательным пальцем, вскочил.
— Черт возьми, засиделся! У меня свидание с эстонцами, — бросил он торопливо и, взяв со стула шубу, оделся.
Напялил шляпу и, протянув мне на сей раз всю кисть, произнес:
— До свиданья! Жду вас завтра в пять часов вечера у сапожника с ответом от «жены». Оденьтесь поскромнее. До свиданья.
В одно из окон я видел, как юркнул в калитку присутулившийся Фишман.
Всю нашу беседу я передал пришедшей с прогулки Залькевич.
Она слушала, застыв в позе приговоренной… Голова ушла в плечи, и пальцы нервно теребили края скатерти.
— Еду, что делать? — удрученно произнесла она и, встав, направилась в спальню.
Я беспомощно развел руками и подумал глядя ей вслед:
«Плакать пошла. Долго ли выдержит?»
В низеньком, придавленном к земле домике, на одной из улиц предместья, жил сапожник Мууконен (бежавший в СССР в 1923 году). Моложавый, кряжистый и широкоплечий финляндец занимал весь дом, состоявший из двух комнат и кухни. В 1919 году он кончил курсы командного состава в Ленинграде и был послан на подпольную работу в Гельсингфорс.
Прибыл «легально» или, вернее, перешел границу под обстрелом советской пограничной стражи. Пробыл две недели в карантине, посидел несколько дней в полиции и, так как оказался «чистым», получил разрешение остаться на родине.
Занял убогую квартиру и стал подбивать подметки, чинить обувь и латать галоши… Клиентелой был Мууконен доволен — рабочие, извозчики и другие бедняки малолюдного квартала.
Мууконен вел трезвый образ жизни, не курил, единственной слабостью бедняка сапожника была любовь к шахматной игре. Ночи просиживал со «знакомыми» за черно-желтой доской…
— Пройдите в заднюю комнату, там чище и кожей не так воняет, — предложил мне хозяин и раскрыл передо мной дверь.
Кровать, три деревянных стула, стол и в углу полка с книгами.
На стене висели олеографии Беклина — «Остров смерти» и засиженный мухами календарь какой-то фирмы мыла.
— Вы давно уже прибыли? — спросил Мууконен, оставаясь стоять около двери.
— Около месяца тут, — ответил я, любуясь атлетической фигурой красного офицера.
— У меня там остались жена и двое детей. Обещают все сюда их доставить… А как я тоскую по ним, — горестно произнес Мууконен, и светлая улыбка озарила его грубое, скуластое лицо.
— Ну как там, вообще? Хорошо, не правда ли? Пролетариат строит новый мир. Великое это дело. Да, великая победа. Как вы думаете, скоро тут будет то же самое, что и в России? Наши все готовы… Я уже имею роту молодых пролетариев. Учу их по вечерам, между шахматами, боевой тактике. Молодцы ребята. Горят жаждой сразиться с капиталистами. Да, — промолвил сапожник, мечтательно глядя куда-то в даль.
— Теперь стало лучше. Понятно, в конечном счете победит коммунизм, — солгал я Мууконену и подумал, что бедняга напрасно ждет жены и детишек — они заложники.
— А вот и товарищ Фишман, кажется, пришел, — произнес Мууконен, кивнув в сторону входной двери.
Закрыв дверь комнаты, он кинулся отпирать дверь на двор.
В кухне закартавил голос Фишмана.
В вошедшем типе, в потертом пальто, финской меховой шапке и пестром шарфе вокруг шеи, трудно было узнать Фишмана.
— Добрый вечерок, — приветствовал меня Фишман, снимая шапку и садясь на край постели.
— Здравствуйте, товарищ, — ответил я и невольно рассмеялся.
— Вы чего, а? — спросил он.
— Вы неузнаваемы, товарищ Фишман, — пояснил я причину смеха.
— Я-то? О, да! Надо, товарищ, шкуру менять, а то глаз намотают шпики. Это что еще! Раз я нарядился финским попом и от Ганге до Або проехал по железной дороге, — самодовольно улыбаясь сказал Фишман и, сняв шерстяной шарф, бросил его на кровать.
— Товарищ Мууконен, дверь заперли? — спросил он сапожника.
— Да, — ответил тот почтительно.
— Идите сюда и слушайте. Есть дело, — продолжал он, расстегивая пальто.
Сапожник покорно сел около окна, из которого была видна узенькая улица, слабо освещенная кривобоким фонарем.