Облик чекиста Бергмана воскрес.
— Не стоить, товарищ, кипятиться, — хладнокровно заметил Муценек, — он напишет для нас подробное признание. В случае дальнейшей ошибки мы представим этот документ кому надо.
И Большаков написал докладную записку — право на расстрел без суда и следствия.
Но через месяц Бергман командировал Большакова в Москву, снабдив его лучшими рекомендациями.
Теперь он служит в Туркестане, в областной Чрезвычайной комиссии начальником оперативного отдела.
Такие сотрудники ценны для «пролетарской» власти.
Как-то вечером, сидя на скамейке в аллее Брунспарка, я «познакомился» с Арвидом Геймансом, безработным журналистом и участником финской освободительной войны…
Бедно одетый, в потертом непромокаемом пальто и выцветшей шляпе, небритый и, по-видимому, изголодавшийся тип попросил у меня папиросу.
Я предложил ему портсигар. Закурив, он обратился ко мне с вопросом:
— Вы не сердитесь за мое нахальство? Курить смерть хотелось.
— Нет, пожалуйста, — ответил я, бросив взгляд на исхудалое лицо «стрелка».
— Времена теперь тяжелые. Работы не найти. Тесно стало всюду жить. Трудно приходится всякому «оптанту», — сказал он через несколько минут и вздохнул.
Длинные, тонкие пальцы правой руки забарабанили по спинке скамейки.
— Простите, господин… что я пристаю к вам, но бывают минуты, когда хочется поговорить. Я ведь бывший финляндский интеллигент. Да… меня печатали в «Uusi Suomi» и других «хороших» газетах. Журналист, а теперь обитаюсь в ночлежке Армии спасения. Спился. Если вы имеете представление об этой «альтруистической» организации, то поймете всю ненависть обитателей ночлежных домов к «спасенным». Всех, каждого они хотят приобщить к своему балагану… Вчера меня увещевали целый час, а я спать хочу. Устал, вдребезги устал, а они со своими проповедями, — глядя куда-то вдаль произнес незнакомец и, сняв шляпу, положил ее на колени.
— Разве так трудно найти работу? — спросил я, заинтересованный ночлежником из бывших.
— Работы? Невозможно, абсолютно невозможно. Физической работы мне не дадут, а другой нет. Я владею семью языками, но применить их негде. Уехать отсюда и то невозможно. Визы и паспорт стоят немало. Удрать в Россию, что ли? — ответил сокрушенно он и повернул ко мне свое исхудалое лицо.
— А там что делать? — спросил я.
— Там, может быть, я пригожусь на что-нибудь, — ответил он улыбнувшись.
— Нет, вы не знаете, очевидно, жизни в России. Вы же не коммунист, а там лишь им открыт путь к человекоподобному существованию. Я был в России и заверяю вас: лучше тут быть пансионером Армии спасения, чем там искать счастья, — сказал я, подумав о возможности дать ему «работы».
— Может быть, но и тут мне делать нечего, — произнес он печально и опустил голову.
— Вы русским владеете хорошо? — спросил я.
— Отлично! Я же родился в Петербурге и жил до революции там, а что?! — воскликнул радостно незнакомец, и в его глубоко запавших глазах блеснул луч надежды.
— Переводить вы могли бы?
— Все, кроме строго научной литературы.
— Я имею отношение к американскому газетному тресту. Если вы пожелаете, я дам вам постоянную работу, — сказал я засиявшему от радости типу.
— То есть я буду работать? — спросил он робко.
— Да. Вы будете переводить мне все статьи о России с финского и шведского на русский язык и потом писать сжатые сводки. Об условиях мы поговорим детальней у меня, — ответил я.
Он, по-видимому, хотел протянуть мне руку, но не решился.
Взглянул на руку и спрятал в карман подведенные «трауром» ногтей пальцы.
— Вот спасибо, большое спасибо, — произнес он по-русски, и мне показалось, что с его лица сошел серый землистый налет горя и нужды. Он вытащил из кармана загрязненный матерчатый бумажник. Вынул пачку документов и дал мне со словами: — Вот все мое прошлое. Под судом и следствием не состоял и не состою… Но это было не за горами. Голод уже гнал на эту дорогу.
Истрепанная карточка журналиста, удостоверение личности, аттестат об окончании курса авиации, рекомендации нескольких торговых фирм Петербурга и Москвы и офицерский документ.
«Все в порядке. Вот был бы сотрудник Бобрищеву», — подумал я, рассматривая бумаги Гейманса.
— Отлично. Я дам аванс, на первое время несколько тысяч, а завтра жду вас у себя на работу, — сказал я, передавая ему документы.
Пальцы его задрожали от волнения. Шляпа упала на землю и, когда он наклонился за ней, я увидел, что у него не было нижнего белья.