Стать европейцем в России – это значит стать по отношению к собственной стране немножечко иностранцем, в чем, право, нет ничего зазорного: мыслящий тростник всегда иностранен по отношению к окружающей его неживой природе. На то он и мыслящий.
Итак: быть терпимым, мягким, равным, открытым к пониманию, – что может быть прекраснее в данный момент? Я уж молчу про осознание миссии и ответственности и про определенный труд души, который обычно связан с культурой и который дает наслаждение куда более острое и сильное, чем те материальные блага, которыми довольствуется абориген.
Хотя нельзя не признать, что те красивые, умные и, ведь самое главное, абсолютно правильные слова, для нынешнего взрослого российского поколения обречены остаться словами. И я тут, увы, не исключение из поколения. Моя бейсбольная бита всегда со мной (я и не покупаю ее потому, что боюсь пустить в ход). Но есть новые поколения, и есть растущие дети, которым до известного возраста свойственно слушать нас просто потому, что мы старше: и вот здесь-то и есть настоящее поле битвы, потому что мы обязаны их растить джентльменами. Дети имеют право быть gentle born.
А потом, став взрослыми, они скажут: привет, родители, мы понимаем, вы прошли перестройку, коррупцию, ментуру и ад на дорогах, но мы хотим жить по-другому, то есть без всего перечисленного. Гудбай, нам не нужны ваши банковские счета и квартиры.
И уйдут от нас. Но будут приходить в гости, потому что все-таки какие-то правильные слова мы им говорили, проповедуя мягкость.
Так что надежда есть, и правильные слова надо говорить, а биту не надо покупать.
Пару лет назад мой ребенок, тогда еще живший с нами вместе, смотрел программу, как сейчас помню, на НТВ про группу «Ласковый май» и возвращение Юры Шатунова. «Целлулоидный пупс», «сладенькая кукла» – твердил и твердил ведущий, на фоне старых шлягеров «Эта седая ночь, лишь тебе доверяю я» и, разумеется, «Белые розы». И тут ребенок, на дух не переносящий попсы, выключил телевизор, сказав:
– Зачем они над ним издеваются? Ведь про что он пел – это было так трогательно! Зачем над тем, что трогательно, смеяться?
Я же говорю: есть надежда.
2007
Обезьяний питомник
Я провел неделю во Флоренции: там шла знаменитая выставка моды Pitti Immagine Uomo; меня пригласили.
Утром я ходил по бесконечным павильонам, заполнявшим до краев старую крепость Фортецца да Бассо, и понимал, что счастье на земле есть, и оно материализовано в прекрасных, как утро влюбленного мужчины, пиджаках Cantarelli, – а после обеда тихонечко исчезал в город. Где застывал от восторга уже в Капелле Волхвов во дворце Медичи-Риккарди, этой волшебной шкатулке, расписанной Беноццо Гоццоли; рассматривал чеканные лица в невероятных уборах, эти отстраненные, не пересекающиеся с тобой, взгляды пажей, все эти картинки, которые в детстве показывала мне в альбоме мама. Только тогда я не знал, что на шкатулке изображено византийское посольство 1439 года: последняя напрасная, но прекрасная попытка объединения католицизма и православия; что надменный юноша с живым леопардом на лошади, по имени Джулиано Медичи, будет убит вскоре неподалеку, на ступеньках собора Санта-Мария-дель-Фьоре, того самого, с куполом-яйцом Брунеллески…
Знание истории, соединяясь со старыми камнями, дает наслаждение не меньшее, чем алкоголь или же любовная страсть, – каждый, кто это хоть раз испытал, поймет, о чем я говорю. Я простоял в крохотной капелле минут сорок и – о чудо! – в одиночестве, несмотря на туристический сезон.
А еще во Флоренции мы играли. Сложилась у русских, приехавших сюда за счет итальянского налогоплательщика – у наших байеров и журналистов, такова уж для итальянцев важность выставки Pitti Immagine – сама собой игра. После очередного показа, мы окидывали взором мир окрест и спрашивали друг друга: «А представляешь, если бы мэром Флоренции был Лужков?» – «Mamma mia!»