— Нет, я уверен, что не будут. Даже джолиттианцы не решатся.
Сколько вопросов задавали мне после моего выступления! И какие подчас наивные вопросы были! Сюда, в горы, доходило лишь слабое эхо нашей борьбы, но к нему жадно прислушивались. Больше всего вопросы касались русской революции. Говорил до глубокой ночи. Ночевку мне устроили в «байта», наполовину вырытом в скале домике, принадлежавшем сапожнику, ярому безбожнику, который развешал по стенам своего обиталища антирелигиозные карикатуры, вырезанные из «Азино». Сапожник рассказал мне, что, когда служанка местного попа приносит ему в починку свои или поповские туфли, она крестится и отворачивается от его картинной галереи.
— В сущности, — говорил он, — наш поп не злой и такой же бедняк, как и мы, но глуп. Сам не знаю, что привязывает нас к этим скалам? Я побывал в Америке и, поверите, только и думал, что об этих утесах, снегах, потоках… Я вовсе не почитатель отечества. Я, например, и не подумал вернуться, когда была объявлена война, а вот к камням этим, поди ж ты, тянет!..
На другое утро я снова оседлал своего осла и стал спускаться в долину. По дороге при удобном случае — на рынках, на площади, если выступал какой-нибудь оратор — я останавливался, слезал с ослика и говорил. Несколько раз мне пришлось выступать против попов, остальные ораторы были джолиттианцы и, понятно, кавалеры.
Достигнув долины, я нашел телеграмму из федерации, сообщавшую, что меня ожидают в одной из ближайших деревень. Расшатанная повозка, в которую был впряжен капризный мул, через каждые сто шагов лягавший копытом в передок, была любезно предоставлена в мое распоряжение. У въезда в деревню меня встретил торжественный кортеж празднично разодетых горцев со знаменами. Мы обменялись крепкими рукопожатиями, в воздухе замелькали шляпы, раздались крики приветствия.
Мое внимание привлекли знамена. Все они были более или менее красного цвета, но что за странные надписи красовались на них! «Братство св. Анны», «Первый приз на бегах», «Второй приз на лыжной гонке»… Я ничего не понимал. Где я?
— Не обращайте внимания на надписи, — сказал один из крестьян, — смотрите только на цвет. Мы взяли, что смогли найти, потому что нельзя же было оставить праздник без красных знамен.
Оркестр заиграл «Рабочий гимн», присутствующие подхватили хором: ни комиссар моего городка, ни сам Турати, увы, не узнали бы его! Митинг состоялся на главной площади. Сам синдик, любивший полиберальничать, предложил нам в качестве трибуны балкон своей канцелярии.
После речей последовал неизбежный банкет. Двое карабинеров, присланных для поддержания порядка, тоже приняли участие в празднестве. Вечером их пригласили выпить, и довольные, со шляпами набекрень, они превесело отплясывали в деревенском клубе.
Когда по окончании этой предвыборной поездки я вернулся в Кунео, мои товарищи искренне удивились, не найдя на мне синяков: такова была реакционная слава этой провинции.
Мне пришлось в этот период выступать и в самом Дронеро, этой цитадели джолиттианства. Говорил я в городском театре. Выступление было достаточно бурное, с оппонентами, со свистками, но и здесь обошлось без синяков. Самого Джолитти, конечно, не было: он объезжал более крупные места, где пожимал руки своим верным кавалерам, рассыпал улыбки, говорил — словом, старался изо всех сил, несмотря на свой преклонный возраст. Он чувствовал, что почва под ним начинает колебаться.
На всю провинцию нас, социалистов, способных выступать на собраниях и вести словесную борьбу, было не больше десятка против целой армии попов, адвокатов, кавалеров, вооруженных деньгами и автомобилями. У нас не было денег, и передвигались мы всеми возможными способами: на велосипедах, в дилижансах, повозках, верхом, а иногда и на лошади св. Франциска, то есть на собственных ногах… Однажды, чтобы мне вовремя попасть на собрание, где говорил министр Бертоне, которому я брил бороду в начале своей цирюльничьей карьеры и против которого я должен был теперь выступать, железнодорожники повезли меня на специально пущенном для этого локомотиве.
Во время этих лихорадочных разъездов по провинции мне привелось выступить в одном городе одновременно с Джолитти. Полиция не пропустила нас в помещение, где говорил премьер, мотивируя свой отказ тем, что собрание было «частного характера». Тогда мы устроили импровизированное собрание перед зданием. Но герой Римского банка не показался рабочим и ограничился своими верными командорами и кавалерами. А в Винадио, высоко в горах, меня встретили фронтовики, альпийские стрелки, а к ним присоединились солдаты из казарм. Как раз в этот день депутат Кассини, банкир, джолиттианец, предложил фронтовикам обед, во время которого намеревался произнести предвыборную речь. Фронтовики приняли предложение и оказали честь обеду, но, когда за десертом депутат поднялся, чтобы произнести речь, встал также и один из фронтовиков и, обращаясь к остальным, сказал: