Австрийцы - народ очень музыкальный. Поэтому из открытого окна часто доносились звуки скрипки или аккордеона.
Навестили мы и могилу Штрауса. От моряков-дунайцев возложили венок талантливому композитору. Долго стояли у его могилы, вспоминая прочитанное о жизни Штрауса, а особенно эпизоды его жизни, известные нам по кинофильму "Большой вальс".
Познакомились мы и с другой "достопримечательностью" Вены. Близ столицы находился большой концентрационный лагерь. В то время название Маутхаузен еще ничего не говорило нам. Но австрийцы рассказали, сколько советских военнопленных здесь погибло. Особенно потрясло сообщение, что в феврале 1945 года, чувствуя скорую расплату за свои преступления, фашисты вывели на мороз в одном белье группу узников и из пожарных шлангов начали поливать их. Среди военнопленных был и генерал-лейтенант Карбышев, принявший вместе с товарищами страшную смерть.
После освобождения Вены по приказу командования 16 апреля 1945 года меня и главного старшину Григория Григоровича вернули в Будапешт. Война приближалась к концу. Теперь больше, чем разведчики, флотилии требовались лоцманы для проводки судов по Дунаю. У нас с Григоровичем такой опыт уже был. Поэтому нам передали быстроходный катер. Григорович стал командиром этого катера, меня назначили рулевым, дали еще двух мотористов - молодых матросов.
В тот же день получили первое боевое задание - провести отряд боевых кораблей и военных транспортов с войсками и грузами через разрушенные будапештские мосты, а потом через минное поле до Братиславы.
Этот район был для нас хорошо знаком, и задание большого труда не представляло, и так пошел день за днем.
Однажды наш катер после очередной проводки кораблей возвращался в Будапешт. Мы шли вдоль правого венгерского берега. Нам попадались навстречу тральщики нашего первого дивизиона под командованием капитан-лейтенанта Ю. Гриценко. Поравнялись с тральщиком "Майкан". Команда у него была интернациональная. Обслуживали механизмы румынские моряки, а минерами, которые непосредственно занимались тралением, были наши дунайцы. Командовал тральщиком советский офицер.
Поставив тралы, "Майкан" проходил у правого берега, где были выставлены мины. Мы быстро пронеслись мимо, приветственно помахав товарищам. Скоро корабль исчез за поворотом. Ничто не предвещало беды, пока сзади не раздался сильный взрыв. Можно было догадаться, что произошло на минном поле, поэтому Григорович приказал мне:
- Поворачивай обратно!
Описав полуокружность, наш катер лег на обратный курс. Вот и поворот. За мысом показался "Майкан". Как же за эти минуты изменился вид корабля! Носовая часть у него была оторвана взрывом. Он быстро погружался. Когда мы приблизились, палуба корабля уже ушла под воду. Успели снять лишь троих моряков: двух советских и румынского. Они получили тяжелые ранения и были без сознания. Их доставили в госпиталь в Пеште.
Раненых приняла молодая медицинская сестра Мари Каис. Девушка хотела помогать Советской Армии. И когда Будапешт был освобожден, она пошла работать в советский госпиталь. Забегая вперед, скажу, что ее труд был отмечен нашим правительством. Она награждена орденом Красной Звезды.
Сдав раненых, наш катер продолжал проводить суда по Дунаю, пока не произошел тот взрыв, который перевернул всю мою жизнь.
Глава VII.
Отряд "Поиск"
В тяжелом состоянии меня доставили в город Братиславу. Главный хирург советского военного госпиталя сделал несколько сложных операций, после чего меня положили в маленькую палату. Двое суток жизнь боролась со смертью. Двое суток я был без сознания. Натренированный молодой организм победил. На третьи сутки пришел в себя.
"Где я?" - появилась мысль. Но чувствовал, что забинтован от ног до головы. Болел поврежденный позвоночник, повернуться на бок не было сил. Догадался, что нахожусь в госпитале. У меня кружилась голова и тошнило. Сильно болели многочисленные раны.
Каждое утро меня носили на перевязку в операционную, зашивали и штопали мое тело, меняли повязки и шины, снова возвращали в палату.
Кто-то неотступно следовал за мной. Эти заботливые, ласковые руки снимали меня с операционного стола и бережно клали на носилки, плавно переносили в палату, удобно укладывали раненую голову на подушку, осторожно вливали в рот чай или кисель. Кто-то часто наклонялся надо мною, губами касался моего уха и что-то говорил. Я чувствовал в ухе струю воздуха, но ничего не слышал. Да если бы и удалось разобрать что-либо, все равно ответить бы не смог. У меня было ранено горло, я не мог говорить и только хрипел.
Каждый раз в таких случаях я улавливал запах волос и накрахмаленного госпитального халата. Но кто это, я долго не мог узнать.
Летели госпитальные дни. Я продолжал жить и этим очень удивлял и радовал врачей.
Позднее я узнал, что своей жизнью я обязан не только искусству наших хирургов, но и заботе и вниманию медицинской сестры Тоси Михайловой, которая несколько раз отдавала свою кровь, чтобы помочь мне.
После операции меня перенесли в палату, положили на койку возле окна. Знакомые руки осторожно сняли повязку с левого глаза. Яркий свет ударил, заставил зажмуриться. Но через несколько секунд я снова открыл глаза. Первой увидел Тосю Михайлову. Она сидела рядом на стуле. Я с интересом и благодарностью смотрел на девушку в белом халате, которая спасла и выходила меня. Это была симпатичная блондинка лет двадцати, с милым лицом и ласковыми глазами.
Я пристально рассматривал Тосю. Уже целый месяц я знал ее, но сейчас видел в первый раз. И странно, мне казалось, если б всех сестер госпиталя собрали вместе, я все равно узнал бы Тосю.
Она заметила мой взгляд, спросила:
- Алеша, ты узнал меня?
- Конечно.
Сестра показала на подоконник и на тумбочку.
- Видишь, сколько цветов? Это принесли твои друзья-моряки.
Действительно, рядом в вазе, а еще больше в стеклянных банках стояли цветы.
- Тося, можно, я подарю букет вам?
Сестра заулыбалась.
- Конечно, но это ты сделаешь вечером, когда я закончу дежурство и зайду к тебе.
Д"нь был солнечный, летний. В палату через открытые окна входил свежий теплый воздух. Я наслаждался дневным светом. После месяца в изоляции было очень приятно ощущать свет, видеть и слышать людей. У меня появилось такое радостное настроение, что я даже подумал, что скоро поправлюсь и вернусь к друзьям на флотилию. Я еще не знал, в каком состоянии находился.
Общительная Тося познакомила меня с моими соседями по палате. Их было двое. Слева от меня помещался молодой летчик сержант Георгий Дураков. Он был ранен в голову и в руку. Дальше к двери лежал тяжелораненый артиллерист сибиряк Николай. У него был поврежден позвоночник.
Тося ходила по палате, но все время искоса поглядывала на меня. Я чувствовал, что она чего-то опасается. Но чего именно, догадаться не мог.
Все что-то скрывали от меня. Но что?
Было тепло. Чтобы не причинять боли, меня покрыли только простыней.
Тося ушла. А мне тут же захотелось осмотреть самого себя. Но как это сделать, если нет сил повернуться?
Хотел приподнять голову, она закружилась. Отлежавшись, стал осматривать себя лежа. Приподнял вверх правую ногу. Увидел, что она забинтована. Сперва пошевелил пальцами, потом согнул ее, нога хорошо гнулась. Только мешали бинты, да болели раны. Я приподнял левую ногу. И она оказалась забинтованной. Попробовал согнуть - она гнулась хуже и болела сильней.
"Это ничего, что раны болят, - попытался успокоить сам себя. - Их врачи быстро залечат. Важно, что ноги целы".
Осмотром ног остался доволен. Но почему плохо слушаются руки?
С большим трудом приподнял над простыней правую. С ужасом увидел, что ниже локтя руки нет. Обрубок был забинтован. Осторожно опустил его на койку.
Неожиданный удар ошеломил меня. "У меня нет правой руки. Кошмар. А как с левой рукой?"
Сознание не хотело мириться с такой потерей в восемнадцать лет. "Нет, нет. Не может быть!" - успокаивал я сам себя. С чувством тревоги поднял вверх левую руку. В воздух поднялась вторая забинтованная култышка.