Дабы на будущее время не нуждаться в них, учреждено для них особое высшее училище, под названием Института Инженеров Путей Сообщения. Для помещения сего нового заведения, куплен был за безделицу, за триста тысяч рублей ассигнациями, великолепный дом или скорее дворец князя Юсупова, на Фонтанке у Обухова моста. Продавец построил его на славу, по образцу отелей Сен-Жерменского предместий, между двором и садом, с той только разницей, что на пространстве ими занимаемом можно было бы построить три или четыре Парижские отеля. Все ученики были своекоштные, и не только ни один из них не имел жительства в Институте, ни даже права заглядывать в сад, ему принадлежащий. Всем пользовались заведующие им иностранцы. Он состоял под управлением особого директора, над которым были еще принц Ольденбургский, в виде попечителя или покровителя, и генерал Бетанкур, под названием главного начальника Института. Занимаясь разными проектами и планами, сперва потешал он ими только Императора; но тут, по учреждении Института, коего был он настоящим основателем можно сказать, приобрел он оседлость. Он занимал большую, лучшую часть здания, которую, находясь при нём, я посещал ежедневно. Он не принадлежал к корпусу инженеров, не носил их мундира, числился в свите Государя и почитал себя зависящим единственно от него. Он признавал однако же перед собою первенство принца, пока тот был жив; но после кончины его сделался совершенно независим от преемника его, инженер-генерала Франца Павловича де-Волана. Здание Института со всеми его принадлежностями было как бы отдельное царство, в котором господствовал он самовластно.
Я опять вступил в мир, мне дотоле совсем неизвестный. Подчиненные Бетанкура, коих число было небольшое, составляли свиту, штат и общество его. Я никаких сношений не имел с ними по службе, но, каждодневно встречаясь, скоро свел с ними знакомство, которого не искал и не избегал. О некоторых из них я не умолчу, ибо почитаю их лицами весьма примечательными.
Старый француз Сенновер, который вступив в нашу службу, официально наречен Степаном Игнатьевичем, был директором Института. Он был умен, как демон, в которого конечно некогда веровал он более чем в Христа; так надобно думать, ибо, принадлежа к одной из благороднейших фамилий в Лангедоке и находясь в королевской службе капитаном, сделался он бешеным революционером и санкюлотом. Этого бы никак нельзя было подозревать, смотря на его спокойный вид, внимая его беспрестанным шуточкам, иногда довольно смелым, но никогда не переходящим за пределы благопристойности. Как во всех любезниках школы Вольтеровской, нечестие и безбожие были в нём щеголеваты; но он тогда не хвастался ими. Он был бледен как смерть, худ лицом, но полон телом; страждущие от подагры ноги его еще более изнемогали от тяжести его туловища: он с трудом мог ходил. Я находил его не столько приятным, как забавным, и во время веселых с ним разговоров мне всегда приходил на мысль Окаррон и всё повествуемое о нем. О якобинстве его я бы умолчал и слышанное мною о том охотно счел бы клеветою, если б он сам, увлеченный воспоминаниями о прошедшем, как об удальстве своей молодости, не рассказывал мне иногда о тесной дружбе своей с Маратом. Мне любопытно было слушать о роскошном, раздушенном и эпикурейском житье этого ужасного человека во внутренних комнатах его и как, выходя с Сенновером, переодевались они в запачканные, оборванные блузы, чтобы на улице более угодить простому народу и заслужить имя друзей его.
Когда Шарлотта Корде лишила его друга, и терроризм начал пожирать сам себя, Сенноверу удалось бежать из Франции. Как потом из Англии попал он в Россию, этого я не знаю; известно только, что в продолжение нескольких лет торговал он в Петербурге выписываемым французским табаком. Играя изрядно на скрипке, был иногда приглашаем на вечеринки к достаточным молодым меломанам, между прочим к одному г. Маничарову. По приезде из-за границы, в собственном доме последнего остановился Бетанкур, ни с кем еще не знакомый; первыми знакомыми его были хозяин дома и через него Сенновер. Старики полюбились друг другу, может быть, самою противоположностью характеров; оба были веселого нрава, но один весь так и кипел, а в другом страсти совершенно погасли.