- Гюли, спасибо тебе за твою заботу.
Цыганка откланялась и вышла за порог.
Прошло полтора месяца, Марек так и не объявился, а цыганка каждый день навещала Марию. За долгими беседами они коротали зимние морозные дни. Когда пришло время, Гюли осталась с ней на ночь и приняла роды. Она посещала ее еще какое-то время, а потом пропала. Мария так привыкла к ней, что не находила себе место.
Дни тянулись в заботах по хозяйству и уходе за ребенком, у Марии стала заканчиваться еда и она не представляла, что будет делать дальше. Хуже того, сено у кобылки, хватившее по осени влаги, окончательно испортилось, превратившись в лед. Разобрав последние припасы, она разделила оставшуюся пищу на неделю. Нужно было срочно что-то предпринимать.
В один из вечеров Мария стала собираться ко сну, но неожиданно услышала скрип шагов. Кто-то ходил еле слышно вокруг хижины. Мария хотела было выйти посмотреть, но остановилась, ей стало страшно. Она закуталась с ребенком под одеяло. Некто продолжал кружить у хаты. Подходил к убежищу с разных сторон, то подолгу стоял у двери, как будто не решаясь постучать. Мария не спала всю ночь, пока не забрезжили первые солнечные лучи и звуки исчезли.
Днем Мария осмотрела хату, но на свежем белоснежном снегу не было других следов, кроме ее собственных и она немного успокоилась. “Чего только не причудится ночью, в лесу то. Наверное, животное какое-нибудь.” – подумала она.
Несколько последующих ночей происходило то же самое, - кто-то бродил вокруг хаты, но Мария в конечном итоге вообще перестала обращать на это внимание, потому что у нее возникли более серьезные проблемы. Еды оставалось всего на два дня, а кобылка и без того худосочная, жутко страдая умирала от голода.
Мария хотела ее зарезать, чтобы продержаться хотя бы еще месяц, пока не спадут морозы, но у нее не поднялась рука. Она разобрала часть соломенной крыши и скормила лошади. Мария понимала, что долго так продолжаться не может, еще пару дней и в крыше появятся дыры, через которые будет уходить тепло и валить снег, но ей нужно было немного времени на то, чтобы решиться на это. Кобылка прошла с ними все тягости и лишения сиротской послевоенной поры, стала почти родной.
Этой же ночью шаги стали более различимы, к ним добавились вздохи и всхлипы, кто-то хрипел и стонал за стеной. Марии тут же вспомнились слова Марека. Она решила уходить любом случае, больше здесь делать нечего. Пора собираться и просить помощи в монастыре, но стояли слишком сильные морозы, ей так просто не дойти в такую даль, да еще и с ребенком. Вдруг поток ее мыслей прервался резким, захлебывающимся лошадиным криком. Мария услышала, как что-то тяжелое упало под навесом. Затем раздались шаркающие звуки, как будто по снегу тащили что-то тяжелое.
Поутру она заглянула в стойло, - повсюду была кровь, очень много крови. Кто-то страшно убил их старенькую кобылку. От навеса тянулся красный след, уходящий глубоко в лес, идти по нему Мария не решилась бы даже при свете дня.
Еды оставалось всего на день, нужно было бежать в монастырь, просить приюта до весны.
Она собрала из тряпок теплую сумку для ребенка, подумала, что положит туда же и кошечку чтоб им вместе было теплее. Короткий зимний день близился к своему завершению, было очень холодно и Мария решила, что выйдет завтра с рассветом.
Вечером в дверь постучали, обрадованная Мария забыв про все кинулась к двери, представляя как увидит там Гюли и расскажет ей о всех напастях последних дней. Открыла дверь и отпрянула. За порогом был Марек. Бледный как полотно с черными расширенными зрачками глаз, он стоял, покачиваясь будто пьяный, на пороге не решаясь зайти, прохрипел:
- Здравствуй жена! Можно ли мне зайти в дом, взглянуть на сына? – она оторопела и застыла на месте с открытым ртом, ее сковал ужас. В колыбельке закричал ребенок и вывел ее из состояния шока, она понимала, что совершает ошибку, но не могла сказать нет.
Он зашел, тяжело ступая по дощатому полу, ничего не говоря сел за стол и уставился на ребенка. Кошка забилась в дальний угол кровати ее шерсть вздыбилась, она шипела на Марека. Он достал из-за пазухи сверток, положил на стол. В нем были хлебцы и вяленое мясо. Он произнес грубо и властно:
“Ужинать будем, накрывай на стол. – его голос звучал настолько страшно и незнакомо, что у Марии все посыпалось из рук. Она все же совладала с собой и спросила его, - Ты где был все это время? – он посмотрел на нее мертвыми пустыми водянистыми глазами и ответил, без выражения все тем же жутким хрипом – В монастыре, монахи выходили, - повисло молчание, он все так же пристально смотрел на ребенка, застыв как будто окостенелые мышцы его давно превратились в камень.”