“Где мои руки?” - крутилось в седой голове аббата.
Открылись ворота, и они вошли. Мертвенно бледные и худые. Голодавшие, казалось, целую вечность. Их накормили, но много есть путники не стали, побоялись, что после долгого воздержания еда может оказаться ядом для их желудков. Улеглись спать, а на следующее утро бесследно пропали.
Были организованы поиски, которые не давали никакого результата. Под конец осталось лишь одно место для поиска, - тот злополучный подвал. Хоть на улице и был день, спуск был темен и мрачен. Когда, наконец они подошли к двери, то увидели, что кто-то разобрал баррикаду и разблокировал вход. Она была закрыта, но до монахов доносился лязг цепей и звучные тяжелые шаги, как будто неспешный цокот копыт. На деревянном полотнище двери проступала грубо выцарапанная надпись: “caro angelorum desertorum insignius excellebat”.
В этот раз в подвал заходить никто не собирался, монахи застыли в ужасе и не было ни у кого даже малейшего слова, чтобы описать этот страх. Там внизу находился их бывший брат, который впустил Сатану в душу и сам стал воплощением этого древнего зла. Монахи прекрасно знали, что он делал с останками жертв, поскольку периодически Лукаш выкидывал из подвального окошка обглоданные человеческие кости. Дверь вновь заколотили и завалили остатками кирпича, а спуск в подвал завалили до верху разнообразным мусором, который только смогли найти в обители.
Никто и не мог подумать, что в этот день из мудрого настоятеля не станет, а произошло это так:
После утренней молитвы и завтрака он направился в залу, где находилась Мария, но вместо нее на койке с привязанными руками и ногами лежала его мать. Она выглядела скверно, из-под отекших век смотрела на него испытующе и жалобно, молила отпустить ее, говорила, что ей очень больно.
Что было сил настоятель гнал от себя этот морок, зачитывая вслух наизусть стихи из писаний, но все же старался не смотреть в ее сторону. Наполнив кубки святой водой принялся вновь читать молитву изгоняя нечистого духа, а когда закончил спрыснул ею лицо своей матери. Он вопрошал, смотря куда-то в бок: “Назови мне свое имя демон, крестом всесильным и всемогущим богом заклинаю тебя! – демон даже не пошевелился, как будто чего-то ждал, но спустя какое-то время все же прошипел – Почему же ты не смотришь на меня священник? Разве могу я назвать имя тому, кто даже не поворачивается ко мне?”. Настоятель приподнял голову и оглядел собравшихся, по их недоуменным лицам было понятно, что они это тоже заметили. Он переборол в себе страх и взглянул на одержимую, — это была его матушка, - такая, какой он ее запомнил в самом детстве. Она протягивала к нему свои руки в немой мольбе о помощи. Не отдавая себе отчета, он потянулся к ней и уже было начал развязывать путы, но его отдернули. Служители, заметив странное поведение своего наставника, вовремя оттащили его от оскалившейся Марии, которая, вцепившись зубами успела отхватить добротный кусок аббатской рясы.
Настоятель схватился за сердце и осел, Мария неистово хохотала, а из ее изувеченного рта разлетались брызги крови. Священник был совсем плох и его под руки увели в покои, где он дал дальнейшие указания, как проводить обряд и благословил на это действо одного из монахов.
Аббат проспал весь день, а открыл глаза от того, что ощутил чье-то незримое присутствие. За окном уже давно стемнело, и звездная зимняя ночь своей обжигающей прохладой тянулась к его постели, отгоняемая теплом печи с ажурными изразцами и одиноко горящей свечой, но здесь было что-то еще. Что-то чужое и непонятное смотрело на него их дальнего темного угла комнаты, и, он как будто даже разглядел два сверкающих красным огонька-глаза. Настоятель обратил свой взор к небольшому богато украшенному иконостасу, и его сердце учащенно забилось. В полумраке со старинных икон на него смотрели хмурые лики святых, но во тьме под ними проступали другие изображения, страшные и уродливые, ему казалось, что глаза их ожили, а губы искривлены в изуверской улыбке. Он попытался вознести молитву, но понял, что тело его полностью парализовано и не слушается, в ужасе попытался позвать на помощь, но его уста не издали ни звука.
Настоятель смотрел, как на него из мрака комнаты вышли Они, выставив перед собой руки, как будто незрячие, медленно приближались к нему, под черными капюшонами не было лиц, а в рукавах не было плоти. Три монашеских рясы, не касаясь пола бесшумно подлетели к постели и стали окутывать, передавили руки и ноги, шею, медленно и мучительно, до тех пор, пока настоятель не умер.