Меня привели в камеру и оставили одного. Я спрятал осколок за ножкой кровати и упал на пол. У меня очень болела спина в районе пункции, и вообще было муторно. Через время я почувствовал, что меня трясут, и открыл глаза. Передо мной склонилось несколько человек, среди которых был дядя Веня, он покачал головой и скомандовал:
– Принесите еды, стол номер один. И трое суток на карантин.
Когда меня перекладывали на кровать, я заметил, как бледный дядя Веня покачнулся в сторону, схватившись за руку охранника.
– Вениамин Романович! – выкрикнул стоящий рядом врач. – Вам пора под систему.
Дядя Веня кивнул и промокнул платком стекшую из носа кровь. Он посмотрел на меня и повторил приказ о еде и карантине, затем все вышли из камеры, оставив меня в какой-то оглушающей тишине.
Глава четвертая
Я услышал шаги и открыл глаза. К решеткам моей камеры подвезли тележку с едой, повар наполнил тарелки из разных бидонов и поставил все в открытое окошко, ожидая, когда я заберу обед. Держась за спину и пошатываясь, я побрел к "кормушке", взял тарелки и понес к столу, если можно так назвать железную подставку, торчащую из стены. Повар захлопнул дверцу и удалился.
Вареный кусок говядины после пустых супов меня не особо обрадовал. Я думал о Лизе, как ее там кормят, не бьют ли, какие опыты проводят. Как же вырваться отсюда, что же придумать… Иначе мы загнемся от всех процедур и условий.
Сделав глоток кефира, я заметил крадущуюся тень вдоль решеток. Это был Иван, он остановился поодаль и стал смотреть на меня. Этот парень являлся единственной ниточкой, связывающей с внешним миром.
Превозмогая боль во всем теле, я поднялся и медленно приблизился к решетке, заговорив с Ваней на понятном ему языке. Язык жестов я выучил еще до детского дома, когда был совсем маленьким и жил с бабушкой, которая от слабого слуха и нечеткой речи общалась жестами. Мои мама и папа в этом плане были здоровы, но больны были зеленым змием и большой тягой к наркотическим средствам. В таких состояниях родители зачали меня и родили, а затем друг за другом умерли от передоза. Бабушка, больная сахарным диабетом, долго тоже не протянула. Мне было тогда почти четыре года, в дом малютки я уже опоздал, поэтому меня повезли в детский дом.
Общение с Иваном в этот раз складывалось хорошо. Он спросил, где мои волосы и сказал, что ему меня очень жалко. В разговоре о Лизе я узнал, что ее содержат лучше меня, но она все время с хмурыми бровями, плохо ест и постоянно лежит, глядя в стену. Моя сестра показывала характер, я-то знал. Эта девчонка легко объявит бойкот всему миру и прибавит голодовку. Вот с кем я пошел бы в разведку. Еще я узнал, что в этих стенах делают страшные вещи, но какие – понять не успел, потому что Ваня вдруг спохватился и убежал по коридору за угол. Через некоторое время раздались шаги, и в мою камеру вошел врач с двумя охранниками. Медик любезно опросил меня о состоянии, снял несколько показаний и удалился. Так продолжалось три дня. Меня хорошо кормили, никуда не забирали и ничему не подвергали, видимо, это и был тот трехдневный карантин, о котором говорил дядя Веня.
После трех дней покоя за мной снова пришли. Меня осматривали в медицинском блоке, брали анализы, о чем-то шептались по моему поводу. Я стал догадываться, что медики от меня не в восторге, со мной постоянно было что-то не так, но на врачей давили сверху, требуя результат, который те и пытались выжать из меня.
Шли дни, меня продолжали испытывать на выживание, подвергая странным и тяжелым процедурам. Я даже не знал, что такое можно сотворить с организмом человека. Наверное, слово "испытание" здесь уместно применить от понятия "пытка" буквально.
Как-то мой путь проходил мимо стены, на которой висело зеркало. Я увидел напротив очень худого, изможденного парня без волос, с желтой кожей и впалыми как у мертвеца глазами. Он безразлично смотрел на меня, а я на него. Я бы не узнал себя, если бы охранник с сарказмом не намекнул на мой ступор перед зеркалом. Мой внешний вид приблизился к виду тех, кого я встречал за решетками. Надеюсь, с Лизой такого не происходит.