Начало саботажа
Во главе Союза союзов стоял чиновник министерства внутренних дел Кудрявцев, другой чиновник того же ведомства, уже немолодой, по фамилии Соколов, был типичным петербургским чиновником, деятельную роль играл чиновник министерства финансов Харьковцев. В Союзе союзов до 27 октября только в частных беседах говорилось о его тактике в случае свержения Временного правительства. Центральным пунктом заседаний до этого дня была информация — общая и по ведомствам. Информация эта была очень тревожна, в том что касалось близости большевистского взрыва, и была очень утешительна в отношении твёрдого антибольшевистского настроения во всех ведомствах.
Наш комитет в лице князя Л.В. Урусова и В.К. Коростовца уже с июльских дней поддерживал самое близкое общение с Союзом союзов, и Урусов был избран там товарищем председателя (председателем был Кудрявцев, другим товарищем председателя — Харьковцев). С октября к Урусову и Коростовцу присоединился от нашего ведомства я, хотя наш комитет с самого начала избрал меня представителем в Союз союзов. К октябрьскому перевороту все ведомства были представлены в Союзе союзов, не исключая и ВИКЖЕЛЯ, то есть Союза железнодорожников и почтово-телеграфных служащих. Должен сказать, что ВИКЖЕЛЬ, впоследствии занявший особую позицию, был, кроме того, представлен и в Союзе служащих министерства путей сообщения.
Таким образом, весь центрально-государственный аппарат Петрограда заключался в Союзе союзов, мы имели сведения обо всех самых главных учреждениях столицы, и оттуда наши щупальца протягивались по всей России. В Союзе союзов не были представлены лишь два ведомства — военное и морское. Если бы они входили туда, то это был бы не Союз союзов, а правительство России. В том виде, в каком он существовал ко дню большевистского переворота, Союз союзов персонифицировал всю гражданскую правительственную власть или, вернее, весь государственный аппарат, за исключением армии и флота. Даже дипломатия благодаря участию нашего комитета служащих МИД была в распоряжении Союза союзов.
27 октября 1917 г. является исторической датой для дипломатического ведомства и для всего антибольшевистского движения, так как в этот день Союзом союзов всех правительственных учреждений Петрограда была объявлена всеобщая забастовка по случаю большевистского переворота и был выпущен призыв к забастовке в провинцию.
В этот день я явился в наше министерство в 11-м часу утра. Обезглавленное ведомство было в полном сборе. Накануне (26 октября) «товарищ Залкинд» пришёл к Б.А. Татищеву с требованием от «рабоче-крестьянского правительства» выдать ему все «тайные соглашения с союзниками», на что Татищев ему ответил, чтобы он обратился к Нератову. Тот, со своей стороны, заявил, что будет разговаривать только с лицом, которому новое правительство поручит внешние сношения России. Залкинд ответил, что таким лицом является Л. Троцкий — народный комиссар по иностранным делам. Вечером по телефону Нератов был извещён, что на другой день, 27 октября, днём Л. Троцкий сам приедет в министерство. Залкинд был совершенно один, без всякого эскорта.
27 октября утром наше министерство, помещавшееся на Дворцовой площади против Зимнего дворца, на котором уже развевался красный флаг, было совершенно свободно от какой бы то ни было охраны солдат и матросов, по-прежнему мы оставались хозяевами в ведомстве. Нератов и Петряев и все чиновники были на местах, но предстоящий приезд Троцкого, конечно, действовал на всех возбуждающе. Князь Урусов и Коростовец, увидев меня, сказали, что в 12 час. дня назначено заседание Союза союзов, и в половине двенадцатого собирались идти вместе со мной, условившись, что зайдут за мной в мой отдел.
Не успел я, однако, прийти к себе в отдел, как меня вызвал А.А. Доливо-Добровольский. Заботливо притворив дверь и сказав курьеру никого не пускать, он с самым конфиденциальным видом, волнуясь, стал мне говорить всяческие комплименты насчёт того, что я-де пользуюсь таким влиянием в министерстве и такими симпатиями среди служащих министерства, что и в служебном отношении моё положение так высоко и т.п. Я слушал спокойно, зная, что любезность Доливо-Добровольского на этот раз была неспроста, но когда тот стал мне объяснять, что «новая власть» есть власть, то есть обладает всеми принудительными аксессуарами, и что, конечно, всякий волен принимать какую угодно «позу», по выражению Доливо, однако «новое правительство» может и в тюрьму посадить, и вообще «принудить к повиновению», я ушам своим не поверил, несмотря на всё то, что я раньше слышал от Доливо. Прямых угроз я не ожидал, в ответ на его таинственный шёпот я рассмеялся, говоря, что он мне «угрожает» от имени «нового правительства», как будто он имеет право говорить так.