— А что же нам осталось, Тереза, если не поза! — вступился за меня Земовит.— Именно в соответствующей моменту позе мы и должны перейти в историю! — Он наклонился к Пшибыславе.— До меня донесся неприятный запах,— сказал он, взял у нее из рук чашку, понюхал и с отвращением поморщился.— Ну, конечно! — возмущенно воскликнул он.— Что это ты налила себе вместо чая? Заварила траву, которую нарвала в поле?
— Чай у нас уже кончается,— прошептала, снова сильно покраснев, Пшибыслава.
Земовит выплеснул содержимое чашки в ведро и пододвинул ей свою.
— Нечего пить всякую гадость в такой торжественный день! Пей, пожалуйста, вот это!
Пшибыслава взяла его чашку и пригубила. Рука девушки слегка дрожала, веки были опущены, могло показаться, будто она пьет цикуту из чарки. Мне вдруг пришло в голову, что Земовит, быть может, организовал здесь коллективное самоубийство и насыпал в неизвестно где добытый чай цианистый калий, чтоб избавить себя и нас от жестокой смерти. Такой петрониев жест, перенесенный в нашу действительность, был вполне в его стиле, и я еще раз понюхал чай, чтобы проверить, не просочится ли сквозь аромат чая горьковатый запах миндаля. Но чай пахнул только чаем.
— А что же это за торжественный день сегодня? — спросил я.
— Чай кончился,— вздохнул Земовит.
— Лишь бы боеприпасы не кончились! — воскликнула Тереза.
— Скоро и они кончатся,— сказал Земовит,— я не знаю случая, если припомнить нашу историю последних веков, когда у поляков было бы достаточно боеприпасов.
В подвал вбежал заместитель Земовита, капрал Брона. Он занял этот пост несколько дней назад, когда его школьный товарищ подхорунжий Яцек пал, слишком близко подойдя во время караульной службы к Мокотовскому форту. Брона искренне оплакивал друга, но был очень рад повышению. Вытянувшись в струнку, он доложил:
— Пан поручник, докладываю, что танки вроде бы зашевелились.
— Извините, я на минутку,— сказал Земовит и вышел с Броной.
Я не мог совладать с собой — мне казалось, я весь облился холодным потом. Однако надо было продолжать играть роль монолита…
— Семнадцать тридцать,— я взглянул на часы.— Солнце заходит. В это время они наверняка не начнут. Пожалуй, нам пора, Тереза.
Она тут же встала, готовая выполнить приказ. Вид у нее был как нельзя более официальный.
— Я хотела попросить Земовита, чтобы он нас взял к себе, если...— она не кончила фразы, с такой злостью я посмотрел на нее. Оказывается, все механизмы ревности и задетого самолюбия продолжали действовать.
— Если этот дом падет, танки раздавят нас, — сказал я тоном командира.— Мы будем вынуждены немедленно эвакуироваться. Понадобятся все способные переносить аппаратуру.
— Значит, ты отменяешь свое согласие? — спросила Тереза.
— Отменяю, — твердо ответил я. Тереза опустила глаза.
Пшибыслава сидела неподвижно, вперив взгляд в пол с таким видом, словно вообще не слышала ничего, что говорилось рядом. Где-то близко разорвался снаряд, и дом задрожал так, что подпрыгнуло все даже здесь, в подвале. Наверное, снова попали в какой-нибудь уцелевший кусок верхнего этажа. Тереза вызывающе смотрела на меня. Я почувствовал, как теплая влага потекла у меня по ноге, должно быть, я слишком вертелся, и рана снова начала кровоточить. Осторожно подтянувшись на руках, я поднялся и стал спиной к стене, чтобы в случае чего девушки не могли заметить на бриджах пятна. В этот момент в подвал вошел Земовит. Видно было, что он принес какое-то чрезвычайно важное известие.
— Ну как там хищники? — спросил я.
— Трудно сказать,— ответил он.— Уже слишком темно, ничего не разглядишь, наверное, проверяют моторы, поэтому такой рев. Но не будем сейчас забивать себе этим голову. Я пригласил вас на небольшое торжество. Мне бы хотелось, чтобы оно удалось нам как можно лучше, несмотря на неблагоприятные условия. Пшибыслава, ты готова?
Пшибыслава встала.
— Что я должна делать? — тихо спросила она.
— То, что тебе велит обстановка, — ответил Земовит и подошел к двери.— Прошу войти, мы ждем! — громко произнес он.
В подвале появился ксендз в сутане, а за ним несколько ребят из взвода Земовита. Земовит схватил руку Пшибыславы.
— Вот невеста,— сказал он.— А вот свидетели.
И указал на нас с Терезой. Значит, он не собирался устраивать коллективное самоубийство. Пшибыслава встала, глаза ее расширились. Это была самая покорная невеста, какую я когда-либо видел. К несчастью, у новобрачных было очень мало надежды пережить завтрашний день. Но Земовит любил жесты. Ксендз вынул из портфеля епитрахиль и надел на шею. Вместо свечей на столе горели две карбидные лампы. Земовит взял из вазы георгины и протянул Пшибыславе. Она прижала их к груди естественным и очень красивым жестом. Земовит взял здоровой рукой Пшибыславу под руку и подвел к ксендзу. Я отодвинул кресло, и мы с Терезой стали чуть позади них, а за нами образовался полукруг из жениховых товарищей по оружию, за спиной у них торчали автоматы, за поясом — гранаты. Хоть худшая половина моей души и шипела ехидно, что все это поза, липа и вообще юродство, глаза мои все же наполнились слезами, когда ксендз перекинул епитрахиль через их соединенные руки и стал произносить положенные слова.
Пожалуй, эта пара и в самом деле не расстанется до смерти, ведь та притаилась в нескольких сотнях метров, прочищая дула и смазывая моторы, чтобы кинуться на них спозаранку, едва дни очнутся от сна в теплых объятиях первой брачной ночи. В подвальчике царила тишина и только голос ксендза гремел, перекрывая приглушенные звуки взрывов за стеной, где пушки стреляли словно бы в честь молодой пары — моего изысканного товарища в свежеотглаженном сером комбинезоне из перкаля, с рукой на перевязи, и робкой девушки, смотрящей на него, как на святого, еще не способной поверить в то, что, вот, слово стало делом. Видя, какие взгляды она бросает на Земовита, какого они исполнены детского обожания и готовой на все любви, я понял, что эта слащавая церемония именно здесь и именно теперь имела особый смысл.
Карбидные лампы шипели и мигали, бросая тени на сосредоточенные лица, играя бликами на оксидированных стволах автоматов. Не хватало только Гроттгера, который набросал бы черным и белым мелком композицию: «Венчание повстанцев, Варшава, 1944». Совершенно не отдавая себе отчета в том, что делаю, я взял Терезу под руку. Она смотрела на свет лампы, но когда я дотронулся до нее, вздрогнула и взглянула на меня. Глаза ее были влажны. Я крепко прижал к себе ее руку: Тереза казалась мне самой прекрасной девушкой на свете. Я продолжал сжимать ее руку и не чувствовал никакого сопротивления. Спустя минуту церемония закончилась, Земовит обнял Пшибыславу и нежно, почти отечески, поцеловал в губы. Теперь новобрачная уже не могла сдержать всхлипываний. Я слегка подтолкнул Терезу к ним. Однако мы не смогли произнести ни слова и просто молча по очереди поцеловали их. Пшибыслава дрожала от рыданий. Земовит крепко обнял меня в ответ и прошептал:
— Вот видишь, старик…
Теперь к ксендзу подходили другие — святить оружие. Вдруг я схватил Терезу за руку и подвел к ксендзу.
— Мы тоже хотели бы обвенчаться,— торжественно заявил я.
Ксендз был сед и очень стар. Казалось даже странным, что он до сих пор не рассыпался от взрывных волн. Он серьезно посмотрел на нас. По лицу Терезы пробежала судорога, но она не сказала ни слова и даже не взглянула на меня.
— Не могу в таких условиях отказать вам, дети мои,— ответил ксендз, будто речь шла о соборовании.
— Браво, старик! — воскликнул Земовит, и обряд начался снова. Касаясь плеча Терезы, я чувствовал легкую дрожь ее тела. Мы все еще не взглянули в глаза друг другу. Я даже позабыл на все время церемонии о своем заде. «Да» Терезы было тихим, но решительным: им завершилась моя пятилетняя мечта о ее любви. Во время исполнения обряда дом несколько раз сильно встряхивало, но на это уже никто не обращал внимания. Я крепко поцеловал Терезу. Она ответила мне теплыми мягкими губами. Куда-то совершенно исчезла ее задиристость, из-за которой еще полчаса назад мы чуть не поссорились. В своем комбинезоне она больше напоминала пятнадцатилетнего мальчика, чем двадцатитрехлетнюю женщину. Теперь Земовит прижал меня к груди.