Уроки французского языка или «манер»… Но главным уроком на будущее оказалась – Личность Учителя.
Галина Григорьевна Коган. Зав. кафедрой марксизма-ленинизма. Она преподавала историю КПСС. Она была неистовым историком и абсолютно вахтанговским человеком. Маленькая, полная, седая и быстрая. Ее походку «уточкой» любили изображать в капустниках. Ее уже нет в живых, но ее пронзительное, громкое участие во всех делах студентов забыть невозможно. Все корифеи театра – наши любимцы – сбегали с ее уст вечно юными Женьками, Юльками, Мишками, Ларисками и Юрками – это была стремительная, заводная, чуть заносчивая, но очень «своя» и домашне-вахтанговская «энциклопедия в юбке». Помогала во французском. Поучала мастерству актера. А историю партии в те годы рассказывала как свою личную, лично пережитую…
Ирина Александровна Лилеева. История зарубежной литературы. Она сменила на этом месте прославленного Александра Сергеевича Поля. Академичностью и сухостью изложения она несколько обескуражила щукинское население. Однако уровень знаний, сила любви к своему предмету и увлеченность делами училища не менее, чем узкоспециальными, доставили Ирине Александровне законное и весомое уважение учеников. А ряд студентов, любящих данный предмет, остался надолго в самых дружеских отношениях с педагогом. И это очень важно – чтобы с учителем было хорошо просто поговорить о жизни и о книгах, об общих интересах, и пошутить, и посетовать – и через год, и через двадцать лет.
Дина Андреевна Андреева. Если Мансурова играла в «Егоре Булычове» Шурку, то Андреева замечательно сыграла Варвару, глупую, темную бабу. Все, что играет Дина Андреевна – эпизод либо роль, – полно яростного жизнелюбия, озабоченности делами персонажа, партнеров, каждого зрителя в зале. Она заходит в аудиторию, а следом за ней влетает вихрь. Все беспокойно вокруг нее, и студентам трудно лениться в присутствии такого концентрата энергии. Ее репетиции (я дважды работал с ней – в «Школе злословия» и «Бериакском цирюльнике») отличались необычайной дотошностью, пристрастием ко всем мелочам сцены. Она не очень складно формулировала преамбулу дела, но само дело знала весьма крепко. Сто потов сойдет со студента, прежде чем Андреева даст ему дойти до конца отрывка. Вертя образ как игрушку и так и эдак, она заставляла нас быть правдивыми без сучка и задоринки. Она словно забывала, что перед нею не готовые артисты, а студенты. Но борьба за правду, психологическую достоверность на ее занятиях была столь увлекательна и честна (изредка она могла грубовато прокомментировать чью-то тупость), что все это напоминало хорошую спортивную игру. «Здорово, братец, как твои дела?» – вот и все, что вы говорите у двери. Но Андреева не сойдет с этой реплики, пока в вашем голосе и в вашей пластике не сольются воедино биография образа, биография дня, отношение к «братцу», ясность зрения, точность оценки места, куда он вошел, и проч. Загоняет, замучает – но не ради ли этих мук мы пришли под эту крышу? Вот и отличие педагогического отрывка от самостоятельного: в последнем непременно осваивается результат, все посвящено результату, а в педагогическом отрывке главнее всего – процесс работы. И если автор процесса, тренер или дрессировщик, столь же самобытен, талантлив, ворчлив и безжалостен, как Дина Андреевна Андреева, учеба не пройдет даром. Сто потов от муштры глубоко врежутся в профессиональную память, как раны от хлыста на тигрином теле. Я не преувеличиваю суровости процесса, я могу лишь посожалеть о том, как снисходителен и бесполезен всякий другой метод обучения драматического артиста. «Тяжело в учении – легко в бою» – сказано Суворовым не для красного словца.
…Нас учили педагоги, книги и личные наблюдения: художник оттачивает мастерство, ищет краски, отдается радости творчества, чтобы в конце концов своим талантом, своим искусством совершить благо для людей, во имя правды и расцвета России. Художник – носитель общественной мысли в ее эмоциональной сфере. Это звучало нам в фильмах Калатозова, Ромма, Чухрая, в спектаклях «Вечно живые», «Два цвета», «Пять вечеров» и т. д. И вплотную с этим – рассказы учителей о фронтовых бригадах, о театрах 20-х годов… Имеющие уши да услышат. Возникло в критической литературе и прочно утвердилось камертоном духовной жизни слово «гражданственность». Его расхищали кое-какие пустозвоны, но им истинно болели и отсчитывали цену творчества многие и многие деятели нашей культуры. Училище им. Щукина не отставало от времени. Помню оживленное собрание как-то вечером с чересчур звенящим заголовком: «Готов ли ты жить при коммунизме?» Выступило человек пятнадцать. Сетовали на вялость сердец, вздыхали о предыдущих поколениях борцов и фронтовиков, ругали комсомольское бюро за недостаточную активность. Юра А. запальчиво возмутился «дешевой традицией» непременного спутника вечеринок – алкоголя. Ругали зазнаек и выскочек, состоялась дружная перепалка на внутренние темы. «Старшие» Шлезингер и Новицкий итожили и делились мудростью. Шлезингер рассказывал о том, как недавно с вахтанговцами посетил Раменский народный театр. Вагоноремонтники, слесари и монтеры, смыв душем рабочую грязь, бегут в театр – чистить души, просветленно творить искусство. Это, мол, идеальное состояние артиста: творить не по приказу, не по штату, не за жалованье, а просто потому, что иначе жить не любопытно.
Другой вечер – встреча со старым комсомольцем Александром Мильчаковым. Третий вечер – у нас в гостях совсем молодой, но очень известный поэт Евгений Евтушенко. Бритая голова, напористая жестикуляция, прекрасные стихи о станции Зима, о тревогах и надеждах нового поколения. Четвертый – памяти Веры Комиссаржевской. Навзрыд читает Блока Цецилия Львовна Мансурова. Вечер Екатерины Полевицкой, которая после долгого «молчания» пришла вместе с Алисой Коонен в наш Театр им. Вахтангова. В театре же – сцены из Брехта, Толстого и других с участием Полевицкой. Мы замираем от невиданного: чужая школа, незнакомые приемы игры, но какой талант! Как глубоко и как по-русски страдает эта потрясающая героиня старой Александринки! В училище ее забросали вопросами. Гордая и властная, без тени самомнения и рисовки, Полевицкая ведет долгий сказ о быте императорских театров. Она поминает своих недоброжелателей, в их числе (увы!) М. Г. Савину. Великая актриса ревновала к успехам у публики младшую современницу. А в профессии, в работе Полевицкая доходила до самоистязания, бесстрашного горения. Ей не давалась Катерина в «Грозе». Самое же трагичное в ее молодой жизни заключалось в кипе писем от некоего человека. Никогда, никогда ей невозможно было даже помыслить о них, не то что взглянуть. А Катерина не выходила, получалась неживой, избитой, хрестоматийной. И актриса совершила жестокость, уехала в старый дом, где хранились письма; заставила себя пройти сквозь потрясение и обмороки – во имя того, чтобы потрясти зал истинно страдающей, совершенно новой, ее, личной Катериной!
Я вспомнил эпизод из жизни одного из наших лучших педагогов – происшествие во время гастролей. Вдали от Москвы вахтанговец получил телеграмму о смерти матери. Главный режиссер отпустил сына только на день. Молодой актер вернулся, почерневший и чужой для всех окружающих, и он замечательно играл в шекспировской комедии… Это такая выпала доля – служить на сцене. Ведь если у дежурного на подстанции случится личное несчастье, свет не может погаснуть и напряжение не может понизиться, ибо остановятся станки, троллейбусы, приборы… А если напряжение в сети и душевное напряжение человека – это одно и то же? Если это такая профессия, что ты сам себе и электрик и электричество? А возражения типа «заменяйте актера, отменяйте спектакль» – совершенно справедливы… Но оставьте их себе на память.
Вл. Этуш оказался для меня – хотел он того или не хотел – великим воспитателем. Он встряхнул всю жизнь, сбил с ног домашнее чувство благополучного прозябания… он и после того счастливейшего дня, когда я удивил его вместе с курсом показом своего «губописателя», оставался суровым и вдумчивым.