— Слышь, «Спутник», медведь белый! Сбавь, разобьёмся к хренам в темноте! — проорал еле слышно на скорости Головин.
— Где мы — там победа! «Нас воспитали думать только о победе, альтернатив которой ровно две из двух!» — вновь затянул Илюха. Этой песни я не знал. И на словах «ну кто сильней, братан, медведи или волки» даже напрягся. Но зря.
Плюясь от пыли, которой вроде как и неоткуда было взяться перед нами, но откуда-то бралась, подскакивая и не переставая колотиться о элементы конструкции, мы с Тёмой прослушали композиции «Мы — десант, мы — морская пехота» и «Прощайте, скалистые горы!». Последней, в меру сил, подпевали, регулярно сбиваясь на не предусмотренные текстом слова, когда багги влетал в какие-то колючие кусты или взмывал метра на полтора над землёй, падая потом и подскакивая, как мячик. В том, что чёрно-белый тельник Илюха носил по заслугам, вопросов не было. В том, как он умудрялся одновременно орать песни и вести сквозь непроглядную ночь это рычаще-скачущее недоразумение на такой скорости — были. Но некогда было задавать.
Солнце восходило над саванной, сквозь которую мы пылили метеором. Становилось жарче, прямо с первых же минут, хотя, кажется, такого не могло быть — воздуху и земле нужно было прогреться после ночной тьмы. Но духота и жар наваливались с каждой минутой. И в шлеме становилось всё неуютнее. Но хоть капитан наш орать перестал наконец-то. Охрип, наверное.
Мы остановились возле какого-то редколесья, за которым торчала какая-то темная скала. Ну, то есть гранит или какой-то иной камень, я в минералах не силен, пер из-за густого кустарника прямо к небу. Над песком плыло марево. Высадившись, только-только собрались перекурить, как вдруг откуда-то сверху раздался вскрик. Голос женский. Я задрал голову. Рядом с вершиной кто-то болтался, зацепившись за выступ скалы одной рукой. Отсюда не было видно, сколько пальцев продолжают удерживать вес тела, все пять или уже меньше.
Я рванул к скале, оставив позади оседать песок и пыль. Фигурка наверху меняла очертания. На её месте так бы каждый поступил — прижаться к камню всем, чем можно и нельзя: ногти, щека, зубы, подушечки пальцев, даже веки глаз — только бы не упасть. Но тут крик повторился, причем не оставляя сомнений: сперва резкий, короткий, а за ним — долгий, на одной ноте, рвущий нервы, голосовые связки и барабанные перепонки. Такой обычно обрывается глухим ударом о землю. Я бежал, почти не касаясь земли, и скала была уже рядом. Сзади раздался вскрик Головина, но я уже не обратил внимания. На набранной скорости взлетел бегом на отвесную стену метра на два минимум и резко оттолкнулся от неё дальше вверх, пытаясь сохранить остатки разгона. Руки развёл как можно шире. Летел, как баклан рядом с поднятым из воды тралом — кверху лапами. Ну, или просто как баклан. Но при всей гуманитарности склада ума мне повезло рассчитать все верно. Ну — как повезло? Метров с двадцати тело прилетело точно в меня. Ну, то есть я смог прервать затяжной прыжок. Вернее, свободный полет.
Если кто не учил в детстве физику (как я), — то туловище, весящее сколько-то, набрало какую-то скорость за очень короткое время и рухнуло на парящего меня так, как будто мне в грудь пришла электричка. После этого мы вместе с телом пролетели отведенную дистанцию до поверхности планеты. Которая финально отругала того, кто не знает физику, ласковым таранным ударом. Всей планетой. В спину. Мне.
* Мсанжилэ — Большая дорога (банту).
** Куду — африканский вид антилоп. На светло-коричневой шерсти имеют от шести до десяти вертикальных светлых полос.
*** Welcome on board — Добро пожаловать на борт (англ.).
Глава 4
Просьба отстегнуть ремни
Когда глаза, изумившись по очереди, сперва правый, а следом и левый, вновь обрели способность передавать в мозги данные визуального распознавания того, что было снаружи, я уж было почти совсем отчаялся. Реалист, фаталист и скептик давно сорвали голоса и хрипели исключительно на эмоциях, упрямстве и редком паскудстве характеров. Двое последних не спорили, а в один голос поноси́ли меня, ни капли не стесняясь в выражениях. По их единому мнению, сорваться в африканскую ночь от малолетней дочери и беременной жены мог только окончательный, финальный, катастрофический… А вот тут определения разнились. Но мне не нравилось ни одно из предложенных, откровенно говоря.
Реалист пробовал было защищать меня, вспоминая про Белую Гору, про Голос моих Небес, велевший жить по чести. Но как-то, кажется, тоже слабо убедительно. Видимо, я и его удивил. Это — да, это я завсегда.