— Здравствуй, Волк! — прозвучало вдруг. Только было непонятно — снаружи, или внутри?
Много сил потребовалось, чтобы не дать вступить в беседу ни скептику, с его «и вам не хворать!», ни фаталисту с предложенным им «здоровее видали!». Мы со внутренним реалистом сочли за благо промолчать. Он — предсказуемо. Я — удивив самого себя.
— Ты жив и здоров, спишь себе в хижине с женой, дочкой и сыном. Они тоже живы и здоровы, — раздалась следующая фраза. Заставив меня удивиться — Антоша оставался в Москве и на наше экспромт-сафари не вырвался.
— Я говорю про твоего сына, — чуть брюзгливо продолжил голос. Молчать дальше становилось неловко.
— Мир вашему дому, — решил я начать с нейтрального, с классики, с Высоцкого. Почему-то опять показалось, что, как и в случае с северными ворами, это оптимальный вариант. Тогда, по крайней мере, не подвёл. Знали ли в Африке Владимира Семёныча — второй вопрос.
— Я — Мсанжилэ, ты знаешь мою непутёвую внучку и её головореза-мужа, — фигура не спешила поворачиваться, а в отсветах костра и тьме, царившей вокруг, разглядеть её не было никакой возможности. Разве только с ростом удалось определиться — где-то по грудь мне. И с тем, что, рассуждая о цветах полосок на тельняшках Илюхи, я, кажется, был прав. Но для танзанийской колдуньи она очень неплохо шпарила по-нашему.
— Для белокожего с Севера ты тоже хорошо понимаешь язык шамбала-банту, — кажется, бабка усмехнулась. — Все люди, что бы они не думали, и чему бы их не заставляли верить другие люди, в большинстве своём одинаковые. Два глаза, два уха, две руки и две ноги. Что нужно — вдоль, что нужно — поперёк. Они одинаково дышат одним и тем же воздухом, глядя на одно и то же вечное синее Небо под одним и тем же вечным Солнцем.
Внутренний реалист слушал аксиомы чёрной ведьмы очень внимательно, чем настораживал меня сильнее, чем она сама. Всё-таки полёты с изнанки Верхних Небес, в окружении шестигранников с парализующими волю картинками от Откурая были в памяти вполне свежи. Такое поди забудь.
— Колдун с Белой Горы учил правильно, — фигура кивнула, не переставая помешивать что-то в котелке. А слова «Белая Гора» прозвучали, как «высокий холм, укрытый твёрдой водой», «маленькая сверкающая вершина далеко на севере» и «крошечная далёкая Килиманджаро». — Немного, очень немного людей могли бы пройти твой путь, белый Волк. Сохранить память рода, говорить с предками, слышать и понимать незнакомую речь разных племён и людей, живых и мёртвых. И вот Боги привели тебя сюда. Как последнюю надежду. Или воздаяние мне за то, что я храню веру до сих пор.
Фраза про воздаяние «перевелась» как «приданое» или «похоронный дар». И спокойствия мне не прибавила ничуть. Скептик запрокинул голову, тихонько скуля и заламывая руки. Видимо, его дар предсказания усилился рядом со старой шаманкой. Фаталист продолжал принюхиваться к вареву, вероятно, надеясь напоследок набить брюхо, как и всегда. Реалист следил за движениями правой руки фигуры. За кистью руки, что держала, наверное, половник. Блестевший так, как не блестят обычные, алюминиевые.
— Я прошу о помощи, белый Волк. Боги наказали меня, сохранив разум мне, и отняв его у моих детей и внуков. Младшие забыли вечные заветы предков, что помогали нам тысячелетиями. Они захотели жить в других краях, есть другую еду, брать в мужья белых, жёлтых и красных, будто мало достойных людей с правильным цветом кожи.
Скептик и фаталист переглянулись, явно озадаченные расовыми предрассудками ведьмы над котлом в дупле. Но, к их чести, ни слова не проронили.