Глава 4
Трапезная оказалась небольшой и довольно уютной. У дальней стены – большая икона Покрова Пресвятой Богородицы. Меня усадили за паломнический стол. Он был не длинным, по сравнению с сестринским – сестер в черной монастырской форме было больше, чем паломниц.
Отдельно стоял еще один стол – как я потом узнала, игуменский, за которым трапезничали матушка Нектария и батюшки. В тот вечер за игуменским столом никого не было.
Я немного удивилась, когда увидела одно отличие. На игуменском столе стояла нарядная посуда – беленькая, с цветочками. А на остальных столах посуда была металлической, блестевшей так, что глазам было больно. Кружки – металлические, тарелки – металлические. Как-то странно было это видеть после прочитанных о монашестве книг. Потому что игумения мне представлялась примером для сестер во всем. В том числе в простоте и в нестяжании.
Однако долго удивляться мне не пришлось. В трапезную вбежала запыхавшаяся мать Арсения:
— Сестры! Поём!
Все встали и запели «Отче наш» — молитвы перед трапезой. Пели чисто, но в один голос. Мне как музыканту это показалось скучным. Решив, что им не хватает первых голосов, знающих партию, я быстренько подстроила терцию и запела первым. Надо сказать, что голос мой тогда был очень звонким. Звучание сразу стало более приятным и радостным.
Все заоглядывались. Я как-то не сразу поняла, что эти взгляды были неодобрительными, пока не посмотрела на мать Арсению. Она смотрела прямо на меня, почти в упор. Я поперхнулась, замолкла, а потом запела так, как все. Но недоумение осталось.
Помолившись, все сели за столы. Раздался звонок колокольчика, и мы принялись за еду. Я еще была сконфужена неудавшимся пением, поэтому сидела очень скромно. Да и есть мне не хотелось. Слишком сильно я устала. Но вот чаю бы выпила…
Моя рука потянулась к чайнику, однако та Наташа из храма, сидевшая напротив меня, покачала головой. Я растерялась. Разговаривать во время трапезы строго запрещено, нужно есть молча, глядя в свою тарелку, и слушать чтение – назначенная сестра громко читала жития святых.
Одними губами Наташа прошептала:
— По звонку…
А, теперь понятно. Ладно, приспособлюсь.
В конце трапезы, когда пропели молитву, на середину вышла молоденькая – лет 20 – послушница в платке, повязанном на лоб, и попросила прощения у всех. Потом смешливо посмотрела на мать Арсению:
— Всё? Я больше не повар?
Это была послушница Вика. Интересно, что в крещении она была Ларисой, и во всех монастырских помянниках была записана как послушница Лариса. Но я, чтобы не путаться, решила звать ее только Викой. Она была веселой, жизнерадостной девушкой, постоянно нарушающей монастырский устав и никого не боящейся. С ней было интересно.
После трапезы дежурные сестры стали убирать со столов, а остальные почему-то очень быстро побежали в коридор. Там на стене висел какой-то листок. Я пригляделась. Ага, послушания на завтра. Кухня, клирос… так… О! Уборка храма – паломница Ольга. То есть я. Ой, мытьё посуды тоже я. А как же это успеть?
Оказалось, что уборку храма нужно сделать днем между службами, а посуду мыть после вечерней трапезы.
Всё это мать Арсения, которая была благочинной (старшей сестрой и помощницей матушки игумении) объясняла мне на ходу. Она повела меня в паломническую келью, по дороге посмеиваясь:
— Матушка меня спрашивает: куда новенькую поселишь? А я говорю: ну куда – на кладбище!
Я растерянно посмотрела на нее, затем вокруг. Да, действительно. Возле корпуса, куда мы направлялись, были видны кладбищенские кресты. Маленькое кладбище на территории монастыря, где похоронены первые сестры, которые строили эту обитель.
Мать Арсения показала мне, как открыть кодовый замок, и распахнула дверь в паломническую. Там стояли четыре кровати, небольшой компьютерный стол, стул и шкаф. Чуть дальше была дверь. Я заглянула – санузел. Неплохо. После дороги мне очень хотелось принять душ. Что я и сделала. И поскорее отправилась спать – я уже знала, что подъем будет в пять утра.
Глава 5
Всё это было вчера. А сегодня, проснувшись по удару колокола, я полежала минут пять. Подумала, что помолиться в храме и так начать новый день будет очень здорово.
Я поскорее оделась и вышла на улицу. За ночь талая вода замерзла, дорожка превратилась в настоящий каток. Кое-как я доползла до храма и заглянула внутрь. Темно и тихо. Интересно, а где все? Неужели я зря встала в такую рань?
Неловко повернувшись, я поскользнулась и рухнула на обледеневшие храмовые ступеньки. Было очень больно – до тошноты – но нашла в себе силы подняться. Однако вокруг никого не было, на улице было холодно, и я решила зайти в храм.
Постепенно к 5:30 собрались и другие сестры. Они разместились в правой половине храма, где стоял аналой с лежащим на нем канонником – собирались читать полунощницу. Я решила тоже подойти поближе, чтобы лучше слышать то, что читают. Но мать Арсения резко меня одернула:
— Здесь только сестры! Встань с другой стороны!
Мне стало стыдно, хоть я и не понимала, чем же так провинилась – ведь я просто не знала, какие тут порядки. А вдруг мне и на полунощницу ходить нельзя?! Я потихоньку отошла на другую половину. Акустика в храме была прекрасная, поэтому мне и там было всё слышно.
Утреннее правило закончилось. Сразу после него – в 7:00 – началось утреннее богослужение. В храме были только я и еще одна девушка – паломница Лена алтайская. Так её прозвали, потому что приехала она из Алтайского края. Она была то очень угрюмая, то резко веселая (правда, ненадолго). Все её движения были резкими и быстрыми. Она следила за свечками в храме. Все остальные сестры поднялись на балкон – читать и петь.
Я присела в крайнюю стасидию. Стасидия – это специальное сиденье с высокими подлокотниками, в котором можно и стоять, и сидеть. Это афонское изобретение.
Началась служба – великопостная утреня, часы и, поскольку была среда, Литургия Преждеосвященных Даров. Такая служба длится 5-6 часов. В монастыре стараются служить максимально по уставу.
Стали читать кафизмы. Во время этого чтения разрешается сидеть. Я знала это, но боялась задремать сидя, поэтому осталась стоять. Уставом это не запрещается. Но тут ко мне подошла мать Арсения:
— Сейчас положено сидеть!
— Да, я знаю, но пока постою.
— Нельзя! Или я доложу матушке, что ты не слушаешься, — угрожающе произнесла мать Арсения.
Для меня угроза была неожиданной. Видя, что мать Арсения не шутит, и чувствуя, что угроза имеет под собой какое-то основание, решила всё же сесть. Хотя про себя еще удивлялась, ведь я, по сути, ничего не нарушила.