Глава 8
Очень скоро мне доверили служение на клиросе — уставщиком. В мои обязанности входило готовить необходимые книги и ноты для церковной службы. Послушание это было мне знакомо, устав церковный я знала хорошо, поэтому с радостью взялась за дело.
Надо сказать, что порядок на клиросе во время богослужения — для меня основное правило. Справедливо полагая, что это дело, доверенное мне Богом через матушку игумению, я старалась выполнить его идеально. Однако тут же начались проблемы с сестрами.
Первой против меня ополчилась мать Виталия, которая раньше исполняла послушание уставщика, а теперь оказалась не у дел. Ревность этой сестры была настолько велика, что она принималась мстить. Вначале по мелочи, а потом все более жесткими способами. Допустим, отказывалась читать на службе, когда я её об этом просила, а потом писала матушке в помыслах, что я с ней грубо разговаривала. Меня после таких записей вызывали "на ковёр", ругали и стыдили, не слушая никаких оправданий. Да, собственно, я быстро поняла, что оправдываться не только бесполезно, можно этим ещё и себе навредить.
А потом неприязнь появилась и у других сестёр. Будучи перфекционистом, я всегда во всём винила себя, гнобила за малейшую ошибочку, допущенную на службе, в том числе за ошибки сестёр я тоже ругала себя. Но сёстрам об их ошибках говорила — надеясь, что они поймут и исправятся. Таким путём я нажила себе много недоброжелателей, а на занятиях матушка часто поднимала меня и ругала за то, что не смиряюсь, за гордость и превозношение над сёстрами.
Однажды я вела утреннюю службу в день, когда все сёстры готовились причащаться. Обычно перед причастием православные христиане постятся несколько дней, читают определенное молитвенное правило (немаленькое), а в день причастия с утра не едят и не пьют. В монастырских условиях причастие — дополнительный пост, и выдерживать его каждую неделю не так уж легко.
Плюс ко всему последование ко причастию мы читали в этот день с утра. На дворе была зима, многие сестры были простужены, у большинства болело горло.
Послушание благочинной в то время выполняла Лена-бухгалтер, которая уже к этому моменту приняла иноческий постриг и стала матерью Стефанией. После "Отче наш" на литургии священник вышел исповедовать прихожан. Исповедников было много, пауза в службе затянулась. Обычно в монастыре в такие моменты что-то читали вслух.
— Оля, читайте последование ко причастию, — подошла ко мне мать Стефания на правах старшей.
— Сестры устали, мать Стефания, и мы читали сегодня это последование.
— Попроси кого-нибудь.
— Хорошо, — я огляделась, но рядом были только те, у кого болело горло. — Мать Стефания, почитай ты.
Я не видела ничего зазорного в такой просьбе. Сестер было жалко, а мне матушка игумения запрещала читать, разрешая только петь — уже тогда у меня начинались проблемы с голосом.
Мать Стефания задохнулась от возмущения. Затем, совладав с собой, произнесла ледяным тоном:
— Попроси кого-то еще.
Хорошо. Я подошла к матери Серафиме — зная, что ей будет тяжело, я жалела её, но выхода не было:
— Мать Серафима, почитай, пожалуйста...
Мать Стефания вынула мобильный телефон — благочинные имели право им пользоваться — и отправила сообщение, а затем быстро исчезла. Я знала, куда.
К матушке.
Я почти бегом отправилась следом, уже понимая, что меня ждёт. Мать Стефания отправилась жаловаться на меня, в этом не было сомнений. Но, может, я успею...
Не успела. В корпусе я чуть не столкнулась на лестнице с игуменией.
— Как ты посмела дерзить благочинной?! Да еще потом грубить сестрам, криком заставлять их читать?! (это про мать Серафиму. Мда.)
— Матушка игумения, всё было не так, можно, я объясню...
— Нет. Сними форму — ещё и игумении дерзишь.
Я ахнула и залилась слезами. Приказ снять форму означал и то, что мне сегодня не причащаться со всеми, хотя я готовилась. Мне запретили причащаться за пять минут до причастия. Это было жестоко и несправедливо.
Я упала на колени перед матушкой — тут же, на лестнице.
— Матушка, простите...
Но игумения прошла мимо меня, чуть не наступив на мою руку.
На клирос я не вернулась. Рыдала в келье, думая — как же так? Бог ведь справедлив, Он всё видел и знает, так почему же допустил такое унижение? Чтобы смирить? Но ведь я и так старалась смиряться...
Вернулась в храм я в момент, когда заканчивалась панихида. В старой юбке и цветной блузке. И поймала на себе смеющиеся взгляды матушки и матери Стефании.
Почему-то матушку всегда веселило (чуть ли не радовало), когда она наблюдала за униженными сестрами. Этого я тоже не могла понять.