Атака наша захлебнулась и остановилась, напоровшись на крупные силы противника, с которым мы таким образом и вошли «в соприкосновение». Оглядевшись кругом, мы решили с юнкером подаваться влево по цепи, так как справа большевики вели особенно жестокий огонь, и канава над межой недалеко от нас вся дымилась от пуль. Ведя коней в поводу и пригибаясь в кукурузе, мы побежали вдоль цепи. Повсюду за прикрытиями, прижимаясь к копнам и кустам, виднелись спешенные казаки и офицеры. Неудавшаяся атака среди опытных в боях добровольцев не вызвала никакой паники, и теперь спешившись, лава ожидала дальнейших приказаний, так как наступление вперёд в конном строю было невозможно.
К нашей группе, приютившейся у кустов, сзади на храпевшем и мокром от пота коне подскакал казак.
− Господин есаул, − обратился он ко мне взволнованным голосом, − гляньте, пожалуйста, не ранен ли у меня конь. Чтой-то он на заднюю ногу припадает...
Я окинул взглядом его рыжего статного кабардинца и увидел, что из мускула ноги повыше колена коня бьёт вверх фонтанчик густой вишнёвой крови.
− Да, ранен... в правую заднюю, но кажется не в кость, а в мясо.
− Ах ты, боже мой, вот наказанье, − загоревал казак, − ведь весь поход коня берёг, а вот теперь под самым Екатеринодаром и ранили!
− А вам, господин есаул, отступать командир приказал... ведите лаву назад, − вдруг вспомнил он то, зачем был прислан.
Отведя коней назад, мы посадили эскадрон, и лава, сдерживая горячащихся коней, стала отходить к станице. Едва мы стали отступать, как стрельба большевиков разом смолкла, из-за высокой кукурузы они нас сразу утеряли из виду. «Короче повод!.. короче повод!..» − покрикивали вдоль по цепи голоса офицеров, видя, что кони из рыси то там, то здесь переходят в неприличный галоп. Это было нелегко, люди с трудом удерживали лошадей, чувствующих опасность.
За нашими спинами вслед за пулемётами и винтовками смолк скоро и бронепоезд красных, подбитый во время боя снарядом нашего «Добровольца», и его дым скрылся за горизонтом. Зелёная кукурузная степь снова приняла свой мирный вид, и опять зазвенели над ней умолкшие было жаворонки. Только чёрные ямы разрывов да догоравший хутор говорили теперь о том, что здесь так недавно носились смерть и разрушение...
Едва мы стали подходить к станице, как навстречу нам надвинулись не спеша, деловито переговариваясь на ходу, пехотные цепи, шедшие выбивать красных из кукурузы и дальше из занятой ими очередной станицы. На пути мы догнали отходившую конную батарею и примазавшуюся к ней тачанку, на которой трясся злой и потный Вася, обнявшийся со своим бесполезным «кольтом», не сделавшим ни одного выстрела, несмотря на все усилия своего командира. Сзади пулемёта на тачанке лежали накрытые буркой две неподвижные фигуры убитых казаков.
От батареи отделился и подъехал ко мне улыбающийся Озаровский. Скаля зубы и сверкая глазами на белобрысом лице, он рассказал, что пулемётный огонь большевистских застав угодил прямо по батарее и по конвою командира полка, стоявшему рядом.
− Знаешь!.. Земля так и закипела кругом. Я думаю, ну какая же из этих пуль моя. Ан вот видишь, и жив, и здоров оказался!..
− Что ж, у вас много народу перебило?
− Нет... из батарей троих, да вашего казака из конвоя, что полковой значок возил. Прямо в сердце пуля угодила... Он, что называется, и не пикнул... Ну, конечно, и лошадей переранило.
Описанный выше утренний бой, или вернее столкновение с большевиками, являлся типичным эпизодом наступления Добровольческой армии на екатеринодарском направлении. Каждое утро, в течение двух недель, мы неизменно входили «в соприкосновение с противником», и ежедневно происходило с небольшими вариациями приблизительно то же самое, если не считать большего или меньшего количества раненых и убитых в этих столкновениях. Серьёзный бой, в котором мы приняли участие, произошёл только при взятии самого Екатеринодара в так называемых «садах», т.е. в окрестностях самого города, представляющих собой сплошные сады и огороды.
Красная армия главковерха Сорокина в неудачных боях потеряла сердце и одновременно с тем все возможности для защиты Екатеринодара. Все военные операции до этого сводились лишь к тому, что ежедневно добровольцы занимали новую станицу вдоль пути на Екатеринодар, неся при этом сравнительно небольшие потери. Под самим городом Сорокину удалось задержаться около трёх дней, во время которых значительная часть его армии успела переправиться через Кубань, взорвав за собой железнодорожный мост. А в это время по зелёным степям Кубани к Екатеринодару и морю упорно надвигались добровольческие отряды, среди которых, помимо военных шинелей, мелькали гимназические и студенческие пальто или штатские костюмы. В строю, конном и пешем, рядовыми шли солдаты, юнкера, офицеры и даже генералы. Так, например, Казанович, перед тем, как получить дивизию, лежал в цепи с винтовкою в руках как простой солдат. В обозах на многочисленных подводах двигались за армией многочисленные беженцы, почти сплошь интеллигенция в лице солидных людей в городских пальто и калошах. Немало и женщин месило густую кубанскую грязь, идя около своих подвод и экипажей...
Громадное четырёхэтажное здание екатеринодарского института, в котором расположился весь конный полк, в числе других частей занявший Екатеринодар, стояло на высоком берегу Кубани.
Бесконечные коридоры, дортуары и классы с беспорядочно стоявшими в них детскими партами были сплошь засорены и завалены сеном, соломой, обрывками обмундирования, рассыпанными по полу патронами и всевозможным оружием, что всё вместе производило впечатление какого-то мамаева нашествия. В коридоре и дортуарах у стен сплошные ряды винтовок и пулемётов; на полу и в чистеньких девичьих кроватках, поставленных вкривь и вкось, лохматые и громоздкие фигуры добровольцев, лежащих в полном снаряжении и грязных сапогах со шпорами. Гулко громыхают сапоги и звенят шпоры по всем переходам, громкий бесцеремонный смех и низкие голоса наполняют весь институт непривычным для него шумом.
Немногие институтки и часть персонала, не успевшие разъехаться по домам, переселились в подвалы и стали невидимы, предоставив всё остальное помещение под нужды армии. Лишь однажды, проходя вечером по коридору, мне удалось издали увидеть промелькнувшую на лестнице, как белую мышку, институтскую пелеринку, нёсшую чайник.
Городской сад и весёлые оживлённые улицы вот уже второй день наполнены радостным шумом и движением. 3 августа 1918 года Добровольческая армия после трёхдневного боя заняла Екатеринодар, восторженно приветствуемая населением. Ехавшего на традиционном белом коне генерала Эрдели и идущие за ним войска засыпали цветами, как истинных освободителей.
Сегодня столица Кубани второй день праздновала своё освобождение от чуждой и ненавистной московской власти, и праздновала от всей души. Голубое, умытое небо в этот день было точно специально заказано для празднества. Общую радость и веселье нисколько не нарушало то обстоятельство, что город ещё обстреливался большевиками из-за Кубани, и снаряды крупного калибра оглушительно рвались в институтском саду.
Лёжа на койке, я смотрел в окно, где виднелась небесная синь и верхушки тополей сада, в которых время от времени поднимались бурые столбы разрывов, от которых дружно дребезжали стёкла и с потолка сыпалась извёстка.
На душе было как никогда ясно и спокойно, и будущее казалось радостным и светлым. Это ощущение решительной победы над большевиками разделялось и всеми меня окружающими, так как вся огромная зала, в которой мы только что провели ночь, весело гудела молодыми голосами и смехом. Большевистские чемоданы, летевшие из туманной дымки закубанских степей и рвавшиеся с оглушительным грохотом под окнами, никого не беспокоили, а только придавали воинственный аккомпанемент всеобщему ликованию.
Утром я вышел в город, который в этот час приветствовал радостными криками и цветами генерала Деникина, производившего у собора парад войскам, занявшим Екатеринодар. Я стоял на площади, когда по окончании молебна из войскового собора повалила толпа загорелых офицеров. Среди них не спеша шли всем известные теперь генералы в опрятных гимнастёрках с орденами и строгими лицами. Высокий стройный Эрдели с фуражкой набекрень и красивой раздвоенной бородкой, широкий бородатый Кутепов, курносый с медвежьими глазами Богаевский и, наконец, Деникин с красивым и умным лицом. Серебряная его бородка и вся фигура внушали сыновье почтение. В сопровождении нелюбимого в армии генерала Романовского Деникин пересёк площадь и, встреченный командой «смирно», стал обходить выстроенные войска.