Имение, как и следовало ожидать, оказалось сильно запущенным, и в нём, несмотря на изобилие дворни, не было налицо самого необходимого даже для продовольствия барской семьи. Ещё более мрачными показались нам первые дни пребывания в Покровском, потому что многодневный дождь совершенно расквасил знаменитый курский чернозём, до того жирный, что пахота из-под тяжелого плуга выходила такая, что о ней говорили «выросло бы дитё, когда бы посадили».
Отца в первые деревенские дни в Покровском я не помню, а мать даже и не пыталась привести в порядок расстроенную хозяйственную машину, так как при всём своём добром желании она ничего в этом не понимала, будучи всю жизнь женщиной своего круга, со всеми достоинствами и недостатками институтки старого закала. Привыкшая к обеспеченной светской жизни, красивая и молодая, она жила, смолоду пользуясь всеми благами жизни, предоставив нас, пока мы были маленькими, заботам и попеченью мамок и нянек. Впоследствии, о чём скажу в своём месте, она совсем оставила светскую жизнь, посвятив всё своё время нашему воспитанию, чему способствовали и тогдашние обстоятельства её семейной жизни. Сделавшись в 30 лет хозяйкой и помещицей, она сумела, однако, не опуститься в деревне, как это почти всегда случалось с дамами, долго живущими по усадьбам, а сохранила вид и манеры светской женщины до конца своей недолгой жизни.
Покровская усадьба, в которой мне было суждено провести детство и юношество, была расположена в 7 верстах от небольшой железнодорожной станции Липовская, впоследствии переименованной в Черемисиново, на пути между Курском и Воронежем, в 25 верстах от уездного города Щигров.
Этот мой родной городок, один из ничтожнейших и беднейших уездных городов России, был создан указом Великой Екатерины из чисто административных видов. Стоял он на возвышенности между речками Щигрой и Лесной Платой, и даже через 100 лет после наименования его городом едва насчитывал всего две тысячи жителей. До 1779 года он был однодворческим селом и назывался Троицким на Щиграх. Зато уезд Щигровский был на редкость многолюден, обширен и замечательно плодороден.
По уставу станичной и сторожевой службы, составленному в 1571 году героем Казани князем Воротынским, при царе Иване Грозном отряды детей боярских и других служивых людей должны были выжигать Дикое поле - совершенно незаселённую степь по рекам Тиму, Тускари и Кшени, т.е. именно район Щигровского и соседнего с ним Тимского уездов. «А жечи поле в осенях, в октябре или ноябре по заморозам, и как гораздо на поле трава посохнет, а снегов не дожидаясь, а дождався ведреныя и сухия погоды, чтобы ветер был от государевых украиных городов на польскую степную сторону…».
Курская губерния – житница России, Щигровский уезд – самый плодородный в губернии. Его земли в моё время оценивались даже банками на 20% выше земель других уездов Курской губернии.
Щигровский и Тимский уезды составляют наиболее возвышенную часть Курщины и служат водоразделом речных бассейнов трёх различных морей: Чёрного, Азовского и Каспийского. В них впадают реки Сейм, Сосна и Ока. Естественно, что наши места, служа истоками многих рек, были богаты в старину лесами, озёрами и болотами. Это доказывает то, что множество селений нашей местности носит название «колодезей»: Толстый Колодезь, Гремячий, Добрый, Ольховатый, несколько Белых и т.д. Другие селения заимствуют свои названия прямо от лесов: Ясенки, Берёзовое, Липовское, Ольховатка, Дубовое, Вязовое, Удерев и прочее. Такие имена селений, как Охочевка, Соколья Плата, Княжое Поле, Орлово Гнездо, несомненно, указывают на существование в старину больших лесов. А между тем Щигровский уезд моего времени был чистой степью.
Заезжему наблюдателю, незнакомому с прошлым наших мест, покажется, что он въехал в обнажённые малороссийские степи. Помещичьи имения благодаря этому обстоятельству виднеются издали на равнине, как зелёные оазисы пустыни. В особенности помещичья усадьба была очевидна, если среди куп зелени виднелась аллея пирамидальных тополей − традиционная принадлежность господского дома в деревне.
А между тем спросите стариков, каков был наш уезд 70-100 лет тому назад. По реке Рати, на которой теперь нет ни одного леска, тянулся сплошной древний лес до самых берегов Тускари. В этот лес люди боялись ходить и ездить. «Выйдешь, бывало, на зорьке, − рассказывала мне 90-летняя дьячиха из Куначей, − послушаешь на ту сторону, аж жутко делается от вою и крику звериного…».
Странник Афанасий Чикин, уроженец Покровского, рассказывал, что зверья в лесах было в его молодости такое множество, что на волков уже не охотились, а просто выращивали их на шубы, как домашнюю скотину. Разыщут мальчишки волчье гнездо, подрежут волчонкам поджилки на ногах, да и дожидаются, когда они вырастут большие. Далеко всё равно не могли уйти с искалеченными ногами. Старики не старше 70 лет говорили мне в Мансурове, что ещё на их памяти по реке Кшени и Теребуже водились дикие лошадки, маленькие, головатые, мышиного цвета. Диких козлов стреляли ещё позже.
Память о татарских набегах, против которых приказывал когда-то Воротынский «жечь поле в осенях», ещё крепко жила в памяти наших мест, бывших всего два века назад передовым заслоном Москвы против степных наездников. В шести верстах от нашей усадьбы у села Красная Поляна, на полпути от него к Муромскому шляху, на красивом возвышенном месте стоял исторический памятник «голубец» − дубовый столб в 5 аршин высотою с обшитой железом верхушкой. К нему ежегодно 8 мая приносились крестьянские иконы и служилась панихида по умершим здесь много лет назад воинам. Место вокруг голубца называется «побоищем» − оно являлось в старину ареной исторического события. Здесь в 17 веке произошла битва русской рати с татарами, окончившаяся победой курского воеводы и отнятия «полона», забранного татарами под Ливнами и Ельцом. Здесь постоянно во время моего детства находили старинные копья и оружие, а в 1909 году рабочие, копавшие яму для землемерных работ, наткнулись на массу человеческих черепов и костей красноватого цвета, на некоторых были замечены порубы и проломы от мечей. Величина черепов была такова, что на них едва влезала шапка взрослого человека. Ночью голубец считался местом нечистым, и о происхождении его существует следующее предание.
После сечи, бывшей на этом месте, черепа убитых воинов валялись непогребёнными, без могил и какого-либо памятника. Результатом этого явились частые появления мёртвых голов окрестным жителям. В особенности они тревожили пастухов в поле по ночам, разгоняя их скот во все стороны. Напуганные крестьяне обратились к местному священнику с просьбой похоронить кости и отслужить панихиду, что и было исполнено. На могиле после этого был поставлен голубец. С тех пор видения исчезли и более не появлялись до момента, когда время и дожди заставили подгнивший столб упасть, о чём немедленно узнали все окрестные деревни и ночующий по полям народ, которому опять начали показываться видения. С этого времени в Красной поляне повёлся обычай – всякий раз, когда голубец подгнивал и приходил в ветхость, его заменяли новым. Весной 1901 года старый столб, поставленный в 1873 году, упал в последний раз, сваленный бурей, и крестьяне, снова взволнованные загробными тенями, сообща сделали новый и при большом стечении народа торжественно его поставили 7 мая.
При подъезде к покровской усадьбе со стороны железной дороги, т.е. с севера, перед глазами путешественника открывается уже описанная выше картина степного имения, и ему в голову даже не могло прийти, что барский дом стоит не на равнине, а над крутым обрывом реки. Усадьба стояла на берегу степной реки Тима, один из берегов которой был высоким, а другой луговым. Впечатление поэтому безмятежной и сливающейся с горизонтом равнины сохранялось у зрителя не только при въезде в усадьбу, но даже и при входе в самый дом. Только при выходе на другой его стороне на большую веранду, завитую сплошь диким виноградом, открывалась перед глазами широкая панорама пруда, мельницы, садов и заречных лугов, среди которых причудливо извивалась река. Река Тим являлась границей владения отца, так как луга за нею уже принадлежали большому и богатому селу Покровскому, делившемуся всё той же рекой на две части: собственно село Покровское и Заречье. В первом находилась волость и так называемая «старая церковь» во имя Покрова, в отличие от «новой», выстроенной в Заречье отцом, к приходу которой принадлежала вся наша семья.