Крупное скотоводство и полевое хозяйство, которые велись в Покровском, само собой разумеется, требовали и многочисленного обслуживавшего всё это персонала в лице кучеров, конюхов, скотников, свинарей, пастухов и просто рабочих, которых у нас в усадьбе поэтому и насчитывалось до сотни человек. При этом по обычаю дворовые и служащие делились по своему значению на четыре категории и соответственно с этим ориентировались на четыре различные кухни, где они столовались. Таким образом, эти кухни являлись как бы признаком социального деления персонала нашей обширной усадьбы.
Во главе, конечно, стояла барская кухня, именовавшаяся «поварской», хотя повара Андрея я помню только в раннем детстве. Впоследствии же поварской ведали просто кухарки, и слово это потеряло своё значение. Кроме нашей семьи, гувернанток, репетиторов и винокура, здесь получала пищу прислуга барского дома.
За «поварской» в порядке социальной лестницы шёл так называемый «склад», где принимала пищу высшая усадебная аристократия в лице садовника, мельника, механика, главного кучера, двух стражников и старших заводских специалистов. «Складом» называлось обширное помещение коровников и жилого помещения при них, которые в какие-то полулегендарные времена служили складами бывшего пивного завода, затеянного покойным Шишкиным из барской блажи.
Следующей ступенью была «людская», которая давала хлеб насущный всем постоянным рабочим, конюхам, скотникам и свинарям усадьбы. Наконец, последней категорией числилась кухня на мельнице, где столовался низший персонал мельницы и так называемые «сороковые девки». Под этим сборным наименованием значились от 30 до 50 крестьянских девиц, по обычаю наших мест нанимавшихся в помещичьи имения для полевых работ на определённый срок с «весеннего Николая до Покрова», т.е. с 9 мая до 1 октября. Девы эти из года в год были всегда из большого села Крутого, рядом с которым находилось наше родовое имение Александровка. Село это отстояло от нас по деревенским понятиям довольно далеко, и хотя к нему гораздо ближе находилось много других помещичьих имений, где также существовал институт «сороковых девок», крутовские красавицы предпочитали служить у нас.
По-видимому, тут опять действовали старые навыки и традиции, так как из поколения в поколение их матери, тётки и бабушки до замужества нанимались на срок в усадьбу моих дедов в Александровке. Когда же овдовевшая после смерти деда бабушка Анна Ивановна перестала заниматься хозяйством и сдала свою землю в аренду, то право на труд крутовских девиц по наследству перешло к моему отцу.
Помещались эти девицы в обширном бревенчатом амбаре при мельнице, летом пустующем, кстати сказать, очень уютном и имевшем вид подгородной дачи. Он был разделён на отдельные помещения, одно из которых часто занимали на ночь гости-мужчины и мы с братом и репетитором. По этой последней причине я был хорошо знаком с жизнью и обычаями соседней с нами девичьей республики. Нравы в ней, надо правду сказать, господствовали отнюдь не пуританские, и редко кто из холостых служащих усадьбы не имели любовниц из крутовских красавиц. По местным взглядам общественное мнение относилось строго только к поведению замужних женщин, девицы же считались вольными и отчётом ни перед кем не обязанными, конечно, если они пользовались своею молодостью степенно и без доказательств.
В отдельном доме, кроме перечисленных общежитий и кухонь, жили два приказчика с семьями, гордо именовавшие себя «управляющими». Один из них приходился тестем другому, так что семья, в сущности, у них была общая. Домик, где они жили, почему-то, вероятно, в воспоминание крепостных времён, назывался «конторой». Старший приказчик носил имя Дементьича, его зять отзывался на Ивана Фёдоровича.
Надо сказать, что в наследство от тётки Шишкиной к отцу перешли вместе с имением и её старые служащие, из которых несколько человек стариков ещё помнили крепостное право и поэтому считали себя как бы принадлежащими к живому инвентарю усадьбы. Во главе их стоял Дементьич, затем старик конюх Ильич и его старуха, имевшие в усадьбе многочисленное потомство, также занимавшее различные должности. Как помнившие времена не только старой барыни, но и крепостные времена её молодости, старики эти являлись патриархами и блюстителями традиций среди дворни.
Дементьич, большую часть обязанностей которого уже принял на себя его зять, наблюдал исключительно за полевым хозяйством, целые дни разъезжая по полям и лугам верхом на старой вороной кобыле Птичке, посёдланной порыжелым и видавшим виды казачьим седлом. В прежние времена старик был лихим наездником и ведал у Шишкина охотой. Его помощник и зять был крикливый и нагловатый молодой человек, обязанный своим «возвышением» своевременной женитьбе, которая «покрыла грех» старого барина. Вышел он из мальчишек-блюдолизов при барском дворе, так как мать его в своё время, а впоследствии жена и сестра были барскими горничными. Вообще, семья Зубковых, как звали приказчиков, много поколений подряд принадлежала к помещичьей дворне, неся обязанности старост, приказчиков и других ближних людей при господских особах. В моё время две сестры Ивана Фёдоровича – Саша и Серафима – служили у матери горничными.
Продав имение отцу и переселившись доживать свой век в Щигры, бабушка Варвара Львовна до конца жизни не оставила привычек старой крепостной барыни, чему способствовало то обстоятельство, что она была независима в средствах, уважаема и жизнь её, тихо протекавшая в уездном особняке, мало чем отличалась от прежнего времени. При доме её, всегда изобиловавшем женской прислугой, жило постоянно с десяток девчонок, изучавших под руководством старых горничных тонкости службы в хороших барских домах, чтобы в последствии, войдя в года, поступить по рекомендации бабушки на самостоятельную службу в одно из помещичьих имений родственников или знакомых Шишкиных. Девчонки эти вербовались отнюдь не с улицы, а строго придерживаясь традиции, из семей прежних горничных или их родственников, т.е. опять-таки из деревень, когда-то принадлежавших Шишкиным, Марковым, Бобровским или Рышковым. Такой многолетний подбор создавал естественно крепкую связь между господами и их, так сказать, потомственной прислугой, сживавшихся друг с другом с младых ногтей и знавших все предания и обычаи дома.
Здесь, мне кажется, уместно остановиться на правах и взаимоотношениях дворни и окрестного крестьянства к помещикам-господам во времена моего детства и юности. Со времён крепостного права тогда минуло едва три десятка лет, и старые отношения и обычаи далеко ещё не выветрились из обихода наших мест. Народ ещё делал большую разницу между «своими» и «чужими» господами, т.е. между теми, которым их отцы принадлежали на правах собственности, и помещиками новыми и пришлыми.
Я хорошо помню, как крестьяне соседней с нашей усадьбой деревни Шепотьевки однажды упрекали отца за то, что он какую-то работу отдал не шепотьевцам, а крестьянам села Покровского, бывшего к нам гораздо ближе. «Обидел ты нас, барин, ваше превосходительство! Вот как обидел! Чужим отдал, а своих, прямо сказать, обидел!» «Своими» они были потому, что Шепотьевка представляла собой потомков освобождённых от крепостной зависимости крестьян, принадлежащих когда-то бабушке и потому искренне считавших себя более близкими отцу, чем мужики других деревень.
Наша нянька и кормилица брата, Дуняша, всегда с гордостью подчеркивала перед остальной прислугой, что она «барынина», т.е. происходит из бывших крепостных семьи моей матери. Отношение всей дворни, как старых, так и малых, к нашей семье было как к людям очень близким, но в то же время принадлежащим к высшей породе. Это было настолько естественно и привычно, что этот факт и в их, и в наших глазах даже не подлежал сомнению, как нечто установленное самой природой.
Проведя детство и юность в деревне, мы все три брата имели довольно демократические вкусы, и с дворовыми и деревенскими мальчишками, а впоследствии и взрослыми парнями, были в чисто товарищеских отношениях, что, однако, в их глазах никогда не стирало чувства нашего социального превосходства. В детстве это «высокопоставленное» положение в отношении деревенских приятелей мне было очень неприятно, и я его всеми силами старался сгладить, но совершенно безуспешно. Так, например, был у меня любимый друг детства и юности Алёша Самойлов из крестьян села Покровского, который, несмотря на все мои просьбы и настояния, категорически отказывался перейти со мной на «ты», относясь к этому как к явной блажи с моей стороны и с большим осуждением. Несмотря на нашу многолетнюю искреннюю дружбу, он всегда держал себя в отношении меня как подчинённый, что меня очень обижало и злило. А между тем он принадлежал к однодворческой семье, совершенно независимой от усадьбы ни прежде, ни потом, так как его деды были вольными людьми, и в память одного из них, служившего юнкером на Кавказе, вся семья Самойловых именовалась по-уличному «юнкарями».