Снова все встают и рукоплещут – кроме интернационалистов.
В общем, выступление Керенского, как видим, было совершенно излишним. С формальной стороны правительство было совершенно полномочно, и его самые «решительные» меры были законны. Фактически же контакт достигался обычными, привычными переговорами со «звездной палатой»: с ней мог быть конфликт на любой почве, но привычные аресты большевиков в данной обстановке, разумеется, прошли бы без сучка и задоринки… Керенский выступил просто потому, что ничего другого не мог сделать. Он выступил, вместо того чтобы что-нибудь сделать реальное…
Но все же прочтите его речь: ведь этот человек действительно верил, что он нечто делает, так же как верил в то, что он на самом деле не громит Смольный именно из демократизма, из чувства законности и прочего. Таков уж он был…
После речи Керенского порядок дня был, конечно, нарушен. Было решено немедленно дать ответ главе государства. Но для этого был неизбежен перерыв, совещания и сговоры фракций… Все поднялись – среди волнения и шума. Я остановился с кем-то в конце среднего большого прохода, ведущего от кафедры к аванзалу. И увидел издали, что прямо на меня из глубины зала идет бледный и мрачный Керенский в сопровождении своих адъютантов.
Сойти с дороги и избежать встречи в упор? Мы не сталкивались уже несколько месяцев. Теперь между нами баррикада sans phrases.[177] Я ежедневно шельмовал его в печати. Он закрывал мою печать… Керенский издали увидел меня своими прищуренными глазами. Мы смотрели друг на друга, как Петр I и стрелец в знаменитой картине Сурикова. Подойдя на два шага, Керенский, видимо, не знал, что делать. Потом как-то вдруг решительным жестом, но с мрачным видом протянул мне руку.
С тех пор я не видел Керенского.
Перерыв тянулся несколько часов, почти до вечера. Но правительство, насколько можно судить по длинному ряду признаков, больше ничего не предпринимало. Даже не заседало. Ничего не было слышно и о том, что же вышло из «предложения» Керенского «произвести соответствующие аресты»… Все это понятно. Помилуйте, ведь Предпарламенту задан вопрос! Теперь правительство, естественно, ждет ответа.
В газетах можно только найти сообщения о том, что в течение дня министры внимательно следили за ходом прений во фракциях Предпарламента. Их интересовало, как будет выглядеть формула «доверия и поддержки». Конечно, это важнее всего. Что же можно предпринять, не зная ее в точности!
Впрочем, нельзя, конечно, сказать, чтобы законная власть пребывала в полном бездействии. В эти часы министр-президент позвонил в Сенат, предложил прервать заседание Сената и всем сенаторам немедленно собраться в Зимнем – ввиду событий чрезвычайной важности. Сенаторы поступили по слову Керенского, но что они делали в Зимнем – это в исторической науке считается до сих пор не установленным… Затем, около трех часов, Керенский явился на несколько минут из штаба в Зимний и приказал удалить из дворца всех женщин. Это произвело панику, но было все сделано по слову Керенского. Чем вызвано было это распоряжение, история также пока не открыла… Пребывал Керенский в штабе до самого вечера.
Должен сказать, что я решительно не помню, как заседала и что решила наша фракция. Не помню, был ли у нас проект выступить с самостоятельной формулой, обсуждалась ли она и боролись ли за нее наши левые и правые. Вполне возможно, что тут же сразу была сделана попытка столковаться в порядке междуфракционном. Эту попытку я помню…
Кадеты и кооператоры тянули к себе меньшевиков и эсеров, предлагая без лишних слов вотировать полную поддержку Керенскому во всех «решительных мерах» против большевиков. Но меньшевики и эсеры это отвергли. Они обратились к нам и предложили собрать большинство под левой, оппозиционной формулой… Кажется, по молчаливому соглашению на совещание левых фракций от нас отправились прежние делегаты – Мартов и я.
Собрались мы внизу – как будто в апартаментах эсеровской фракции. В огромные окна, выходившие на Исаакиевскую площадь, смотрел мрачный дождливый день глубокой петербургской осени… На этот раз не было ни кооператоров, ни энесов. Были налицо Гоц, Зензинов, Дан и кто-то еще из меньшевиков, всего шестеро. Мы неудобно расселись за двумя маленькими столиками в простенках. Мартов, кажется, строчил проект общей левой формулы. Но заседание не начиналось. То один из нас, то другой, то все вместе отвлекались тревожными слухами из города и с окраин. Говорили о начавшихся выступлениях – то здесь, то там.
Однако «выступлений» не было… Мы знаем, что комиссар ЦИК при штабе запретил солдатам выходить на улицы. Но то же самое приказал и Военно-революционный комитет. Наконец, то же самое приказал и командующий войсками. Чей бы приказ ни казался войскам наиболее убедительным, но они не выходили из казарм. Я лично больше всего приписываю это настроению гарнизона. Он был на стороне большевиков, но выступать и действовать, то есть рисковать, он не имел намерения. Без приказа он, во всяком случае, никуда бы не выступил. Хорошо, если найдутся желающие выступить по приказу Смольного, когда понадобятся вооруженные массы!
Но все же на улицах было тревожно. Разводка мостов и патрули юнкеров вызвали некоторую панику в центральных районах города. Группки юнкеров не только сторожили у мостов, пререкаясь и бескровно воюя с группками рабочей Красной гвардии. Юнкера крошечными отрядами разместились и на вокзалах, и в разных пунктах города, на электрической станции, в министерствах и т. п. Пикеты юнкеров стояли на центральных улицах, останавливали и реквизировали автомобили, отправляя их в штаб.
В результате часов с двух стали закрываться учреждения и магазины. Публика Невского спешила по домам. Среди сумятицы появились хулиганы, которые начали грабить весьма дерзко, срывая с прохожих одежду, обувь и драгоценности… К вечеру, к наступлению ранней осенней темноты, улицы совершенно опустели. Слухи же принимали самые чудовищные образы.
В атмосфере этих слухов и заседала наша междуфракционная комиссия. Насколько помню, Мартов оказался beatus possidens – счастливым обладателем готовой формулы. Она, естественно, легла в основу обсуждения. В ней не было ничего похожего на доверие и поддержку, которых требовал Керенский. В ней констатируется, что движение большевиков вызвано политикой правительства и потому в данный момент необходимо немедленное предложение мира и передача земель комитетам. Что же касается борьбы с анархией и возможными погромами, то борьбу эту следует возложить на особый «Комитет общественного спасения»; он должен быть составлен из представителей городского самоуправления и органов революционной демократии и должен действовать в контакте с Временным правительством.
Это, конечно, не удовлетворило партийных товарищей Керенского. Но не удовлетворило и меня. Гоц и Зензинов требовали хоть какой-нибудь «поддержки». А я настаивал на немедленной ликвидации… К негодованию Гоца, я заявил, что меньшевикам-интернационалистам, может быть, и придется голосовать за эту «формулу», но лишь после провала нашей собственной, которую мы внесем отдельно… В общем же, насколько помню, мы не пришли к окончательному решению.
Я уже высказывал свое мнение о «текущем моменте». Именно меньшевистско-эсеровские группы могли сказать тогда решающее слово. Это было последним и единственным, хотя и не очень надежным, средством повернуть ход событий. Но для этого старый советский блок должен был сделать поворот на 180 градусов от своей традиционной линии. Надо было решительно оторваться от Зимнего и вступить в союз со Смольным.
Между тем, как видим, промежуточные группы метались и колебались, но все еще не могли обрубить канат, который связывал их с традиционной базой. Они отказались от доверия и поддержки, признав, что на прежнем пути будет гибель. Но перед лицом страшной большевистской лавины они готовы были защищаться если не под высокой рукой неограниченного Керенского, то рядом и в контакте с ним.
В день 24-го были зарегистрированы нижеследующие акты, произведенные от имени ЦИК. Во-первых, энергичное воззвание к гарнизону – забыть о безумных попытках «выступления» и слушаться только приказов штаба. Во-вторых, обращение к Военно-революционному комитету с требованием отменить телефонограмму о комиссарском контроле над штабом (Военно-революционный комитет ответил, что даст ответ, но ответа не дал). В-третьих, при телеграфной передаче утренней речи Керенского комиссарам действующей армии было прибавлено: ЦИК всецело находится на стороне Временного правительства и даже переезжает из Смольного в помещение Главного штаба.