В приемной было почти темно. Лунный свет, проникавший сквозь щели в ставнях, был единственным источником освещения в этой комнате. В нескольких шагах от очага стояли два кресла с высокими спинками, которые позволяли спящим находиться друг от друга на почтительном расстоянии.
– Не забудь, – предупредил я Жанну еще раз, – не забудь, что в твоих собственных интересах соблюсти наш уговор. Ты должна хранить глубочайшее молчание. Если Джексон, ни о чем не подозревая, придет сюда, как обыкновенно бывает по вечерам, ты получишь свободу, в противном случае я беру на себя обязательство отправить тебя в ссылку в Ботани-Бей. Теперь оставь меня в одиночестве.
Мне следовало бы задержать ее, ибо я вскоре понял, что переодевание в дамский наряд – дело не самое легкое: платье было слишком узкое, и я никак не мог застегнуть его на крючки, вдобавок рукава доходили мне только до локтей, но я исправил эти два недочета, укутавшись в большую шаль. Усевшись затем в кресло, я заметил, что одежда доброй старушки оказалась мне до того коротка, что мои ноги, обутые в сапоги, были ничем не прикрыты. Я уже начал прикидывать, как устранить это недоразумение, как вдруг у входной двери раздались удары молотка. Это был Джексон.
Голова моя, обвязанная шелковым платком, призванным закрыть мои бакенбарды, покоилась на спинке кресла. Джексон вошел, и поскольку я чутко прислушивался к происходящему, то убедился, что Жанна ни словом не проговорилась своему господину. Обойдя горничную, он ключом отпер дверь, вошел в приемную и, ни слова не говоря, опустился в кресло.
– Говорят, что ее повесят! – произнес он, будто обращаясь к своей жене. – Повесят! Слышишь ли ты, что я говорю? Как же! Где ей слышать, день ото дня глухота все сильнее! А я ведь во все горло кричу, так что, небось, по всей округе слышно. Нечего сказать… счастливым станет для меня тот день, когда пропоют молитву за упокой этой старухе.
Сказав это, Джексон встал, на ощупь прошел несколько шагов в противоположную от меня сторону, и я услышал позвякивание бутылки о стакан. Я уловил, что Джексон проглотил налитое и поставил стакан и бутылку на стол, находившийся у него под рукой.
Прежде чем заснуть, Джексон произнес еще несколько слов, но так тихо и невнятно, что ничего нельзя было разобрать. Сон постепенно овладевал им, но это было тяжелое, неспокойное, тревожное забытье.
Вскоре я по его движениям понял, что он видит какое то сновидение, и с еще большим вниманием продолжил наблюдать за ним, будучи предупрежден, что во сне мошенник говорит вслух, хоть и недостаточно внятно, чтобы как следует расслышать его бормотание.
– А! – вскрикнул он сдавленным голосом. – …Вы сделаете, чтобы сию минуту… если я спрячу то, кото… в кухне, и если я скажу, что мыла нет? Ха! Попался, голубчик!.. Достал!.. стал колупать стену! Ну, кому пришло бы это в голову? Кто бы догадался, что известка – противоядие!.. Ох уж этот проклятый Гаррис…
Вдруг он умолк. Потом, несколько минут спустя, продолжил:
– Что ты на меня так пристально смотришь, трижды проклятый синий кафтан? Ты от меня ничего не узнаешь, я ничего тебе не скажу!
Слова эти как то слились в горле Джексона, и речь его, до того момента внятная, вдруг сделалась совершенно неразличимой. Около полуночи он проснулся, зевнул и сказал своей мнимой жене:
– Ну, делать нечего, пора спать. Экий холод в этом доме!
Старуха, разумеется, ничего не ответила, и Джексон снова принялся пить.
– Жена, – проговорил он, понизив голос, словно забыв, что она ничего не слышит, даже когда он говорит громко, – я запасся огарком в кофейне, с нас довольно будет, чтобы раздеться.
Вслед за этими словами раздался треск фосфорной спички, и приемная осветилась слабым дрожащим светом. Но я уже поднялся на ноги и протянул к нему руку.
– Ну-ну, – в это время говорил скряга, зажигая украденный огарок, – ты небось уже спишь, как сурок, погоди, вот я разбужу тебя.
Он повернулся и оказался лицом к лицу со мной. Я был дюймов на десять выше его жены, к тому же сбросил с себя шаль и кинул ее на стул. Джексон недоуменно вскинул брови, однако не сразу узнал меня и, вероятно, принял за преступника.
– Караул! – закричал он. – Караул! Грабят, разбойники! Помогите!..
Я опустил руку ему на плечо – у меня совершенно не было необходимости давать ему какие либо разъяснения. Благодаря горящей свече, которую он держал в руках, но потом от растерянности выронил, он узнал меня и теперь глядел на незванного гостя затуманенным от ужаса взором, который во мраке горел огнем, как глаза дикого зверя.