Наибольший вред приносят науке людишки с препаскуднейшей моралью, которая не только не препятствует их страстишкам, а напротив, подводит под них законную основу. Это особая мораль, мораль-дегенерат, мораль-вырожденец. Она позволяет ее носителям чувствовать полное свое право делать все для собственного благополучия, выгоды и тщеславия. Эти паразиты просачиваются в науку со своей гнилой моралью, как дерьмо в синхрофазотрон, и истребляют настоящих ученых — они это хорошо умеют. При этом свою истинную мораль они никогда не показывают публично, а обнажаются только в своем законспирированном кругу. На людях же они — самоотверженные ученые-патриоты. Подобно проституткам и киллерам, одинаково ублажающим любого клиента, они дают научное обоснование всему, чего от них требует конъюнктура, даже если это научно обосновать никак нельзя, и громогласно утверждают торжество справедливости, телеологии, прогресса и гуманизма. Они хорошо одеваются, хорошо пахнут и гладко говорят. Они ездят на международные конференции с глупейшими докладами и по возвращении не помнят ничего кроме фуршетов. Тьфу, дерьмо собачье! Я сто раз предпочту быть завзятым циником, чем записным ханжой и подлипалой у власть имущих.
Именно полное отсутствие морали и этики дало мне возможность рассматривать исторический процесс как сугубо природное явление. Над словами «телеология», "прогресс" и «гуманизм» я открыто смеялся, находя их не закономерностью развития общества, а всего лишь красивой мечтой, время от времени слабо подкрепляемой случайными событиями, а еще больше — самообманом. С точки зрения науки я считал эти идеи чрезвычайно вредными, потому что не только ученые-патриоты, но и целая тьма олигофренов от науки пыталась на полном серьезе применять их в качестве объяснительных принципов в теории развитии общества, и в том, к чему мы все в конце концов пришли, есть немалая доля их вины.
2. Мой зарубежный опыт
В эту октябрьскую ветреную ночь мне плохо спалось. За окном шумели и стонали раскачиваемые ветром деревья, роняя предпоследние листья. Вопила вперекличку сигнализация стоящих во дворе машин. А мне опять приснился черт. Черт пришел, как всегда, в приличном деловом костюме, его небольшие рожки почти скрывались в густых, тщательно расчесанных волосах. Его щегольский галстук и на этот раз был подобран в тон рубашке и костюму с безупречным вкусом. На сей раз галстук был, к тому же, украшен скромной, но очевидно, весьма дорогой заколкой с небольшим, изящно ограненным камушком, отнюдь не бутылочного происхождения. Черт говорил с нью-йоркским акцентом, он протягивал мне какой-то контракт и настаивал, чтобы я тщательно его изучил, прежде чем подписать. Ну уж, это как обычно, чтобы все выглядело предельно благопристойно и честно. А потом все-равно оказывается, что ты пропустил три-четыре строчки в уголке, набранные самым мелким шрифтом, а в них-то и спрятана самая жопа. Но мне хотелось спать, ужасно не хотелось читать всякую муру на казенном английском языке, и я готов был подписать все, что угодно, хоть чертов контракт, только чтобы этот деловой представитель преисподней поскорее убрался к дьяволу и перестал мне сниться. Контракт мне все же пришлось дочитать, причем все его содержание я немедленно забыл. Черт спрятал контракт в роскошный дипломат, подошел к стоявшей неподалеку помойке, швырнул дипломат в контейнер, а затем, слегка присев, запрыгнул туда рыбкой вслед за своим кейсом, сложив руки как пловец, ныряющий с вышки. Раздался железный грохот, из контейнера вырвался сноп пламени, и все исчезло. Кажется, я ощутил запах серы: ну уж это как водится.
Я обрадовался, шмыгнул носом и повернулся на другой бок, но тут мне стал сниться самосвал, который медленно пятился задом вверх по стене нашего дома, и ему было совершенно наплевать, что она вертикальная. Самосвал полз по стене, фырча, вздрагивая и время от времени испуская гнусную бензиновую отрыжку. Он доехал до самого моего окна на пятом этаже, затормозил и вдруг неожиданно сбросил мне прямо в окно огромную кучу щебенки, с пылью и грохотом. Грязная, пахнущая цементом щебенка моментально заполнила всю комнату, сея хаос и разгром. В какой-то момент я не вытерпел и проснулся. Открыв глаза, я увидел, что уже почти рассвело. Я почувствовал нестерпимый сосущий зуд в голове и решил пойти на балкон покурить.
Утро — это совершенно особое время суток, когда химеры сна медленно и печально улетают вдаль, и вдруг, взмахнув прощально крылом, исчезают совсем, и ты в полном одиночестве врываешься в гиперреальность нового дня, и мысли в голове ощущаются совершенно по-особому, по-утреннему — они сухие и острые, как гвозди в натруженной, изувеченной руке старого плотника. Вещи видятся простыми и естественными, без прикрас. В это время как нельзя более ясно понимаешь, что скрипка — это то, что скрипит, врач — это тот, кто врёт, а мяч — это то, что мнут.
Я подошел к балконной двери. Через ее открытую форточку в комнату врывался настойчивый сухой стук и дребезжание. Сквозь стекло оконной двери я разглядел, что на толстой крученой бельевой веревке сидит преогромная ворона и клюет металлическую прищепку, с явным намерением оторвать и утащить с собой. Увидев меня, ворона раскрыла внушительный клюв, обнаружив необъятную, ярко оранжевую пасть, и оглушительно каркнула — по всей видимости что-то матерное. Вместе со звуком "Каррр!!!" из пасти у этого дружелюбного создания вырвался мощный столб пара. За ночь ветер утих и температура воздуха упала ниже нуля. Ворона перепрыгнула на украшенные легким инеем балконные перила, потому что нагадить на веревку было сложно. Нагадив на перила, птица мощным прыжком поднялась в воздух и унеслась прочь, сосредоточенно и презрительно махая крыльями. Я высадил Мальборо в три больших затяжки и швырнул незатушенный окурок вниз, на крышу овощного магазина. Он пролетел по дуге, роняя вспыхивающие и тут же гаснущие искры, подпрыгнул, покрутился, и улегся на козырёк крыши. Там, на крыше, этих окурков было великое множество, и мой бычок, пущенный вниз умелой рукой, ничего нового не добавил.
Вот в Америке меня бы за такое прегрешение непременно оштрафовали полицейские, вызванные бдительными соседями. Поэтому я и вел себя по-другому, пока жил и работал в Америке. Не могу похвастаться, чтобы мне это сильно нравилось. Скорее, наоборот. В Америке запрещают курить на рабочем месте, а я могу курить всухую разве что с утра. Днем я могу курить с удовольствием, только прихлебывая между затяжками крепкий, горячий и невообразимо сладкий чай. А в Америке мне приходилось курить во дворе офиса, давясь мерзейшим казенным кофе зеленоватого цвета и роняя пепел в пластиковый стакан. Кофе я там сам не варил, а наливал его из какой-то гадкой машины с кнопками, на одной из коих было написано: «Mocha». Правда, мне объяснили, что эта «моча» вовсе не то, что я думал, а смесь кофе с какао и называется она не «моча», а «мока». Хотя мне сдается, что на вкус такая смесь нисколько не лучше того, о чем я подумал в первую очередь.
Еще раз повторю, что в Америку я ехать не хотел, но к сожалению, я был единственным человеком, прилично знающим нужные методики и английский язык и могущим реально сделать заказанную работу и заработать желанные доллары. Речь шла о большом совместном проекте, связанном с психометрикой, которой я интенсивно занимался все предшествующие годы. Мне надлежало исследовать целевую модель и построить рабочую теорию автономных действий оператора какой-то большой железной хрени, которая должна была подолгу находиться то ли под водой, то ли в открытом космосе — где именно, мне так и не сказали, да я особо и не интересовался — главное, что наружу вылезти никак нельзя. Пилот смотрел на мониторы и управлял железной хренью, отдавая команды бортовому компьютеру. Испытания проходили на тренажере, в котором испытуемые проводили целые недели, оторванные от обычной жизни, то есть от службы в войсковых частях где-то в Неваде и в Коннектикуте. Управлять этим аппаратом было весьма непросто. Неправильные действия экипажа, который состоял из одного пилота, могли привести к разрушению аппарата и к гибели пилота. Чтобы остаться в живых, испытуемый должен был действовать четко и грамотно, и поэтому уровень интеллекта испытуемого должен был быть не ниже среднего. Потом, в ходе испытаний выяснилось, что он должен быть не только не ниже, но и не намного выше. Тренажер был спроектирован так, что он мог имитировать все возможные неполадки, аварии и затруднительные положения, которые могли возникнуть в реальных условиях. Когда попадался черечур изобретательный пилот, он начинал выбираться из устроенной ему подлянки, используя немыслимые последовательности команд, которые самим конструкторам, как выяснилось, даже в голову не приходили. Иногда пилоту удавалось таким образом выбраться на своей виртуальной жестянке из виртуальной ловушки, но чаще всего его хитроумные комбинации приводили к тому, что бортовой компьютер системы зависал напрочь, либо железная хрень ломалась или просто переворачивалась, и тогда пилот либо убивался, либо терял связь с приводом системы, и аппарат переставал отзываться на команды и двигаться. В реальности пилот этом случае был обречен остаться в своей жестянке навсегда и умереть там от недостатка кислорода, а может быть, пищи или воды или сексуального партнера — короче, что первым кончится. Надо сказать, что умники, пользовавшиеся сложными командами, убились самыми первыми. Их сняли с испытаний и отправили обратно в войска. Затем один за другим убились дурачки, не освоившие тольком материальную часть. Они тоже незамедлительно были отправлены назад, по месту несения службы. Самые стабильные показатели давали середняки: они управляли аппаратом четко, не делали сложных рискованных маневров и почти не совершали ошибок, выполняя простые операции. Большая часть их сумела наработать требуемое число часов, не сделав ни одной критической ошибки. Все складывалось один к одному: в армии не нужны суперзвезды, а нужен исполнительный человек среднего ума, у которого больше всего шансов остаться в живых. Впрочем, и на гражданке середнячки — самые устойчивые люди, это давно всем известно. Однако, приятно, когда кто-то платит зеленые доллары за то, чтобы им еще раз представили в виде протоколов эксперимента и комплексного научного отчета простую истину о том, что середнячки приспосабливаются к жизни лучше всего.