При перевозке моей живности через границу, мне пришлось заполнить целую кучу документов — кличка, возраст, наличие прививок, цель перевозки. В качестве цели я написал "дальнейшее проживание". После долгих мытарств я получил на руки заветный документ, в котором значилось: "Разрешается к провозу восемь килограммов кота для дальнейшего проживания в г. Москве". В предотъездной суете бедняга Уксус, чуя неладное, разволновался, потерял аппетит и похудел за две недели аж на два кило.
— Пшшшшшшшшшшш!
Так, это уже не кот. Это как всегда выкипел мой кофе. Проклятье! Когда я наконец перестану варить это чёртово зелье в засранной кастрюле и куплю себе кофеварку?
Я долил в кофе сливок, которые слегка прокисли, но еще были годны к употреблению, намазал ломоть черного хлеба маслом, положил сверху кусок черствого сыра и откусил от получившейся конструкции большой кусок своими американскими металлокерамическими коронками, которыми покрылись в Америке мои порядком подгнившие зубы. Сколько на это ушло денег, не буду даже и рассказывать, чтобы не пугать честных людей. Когда нибудь археологи будущих культур найдут эти прекрасно сохранившиеся коронки в остатках моего истлевшего скелета и удивятся, почему всего человека нашего времени не делали из того же материала, что эти коронки. Удивляться будут столь же искренне, сколь некоторые американцы удивляются, почему самолеты, вдрызг рассыпающиеся от удара о Землю, не делают из того же материала, что и возимые ими черные ящики, которые этот удар легко выдерживают.
Я отхлебнул кофе из большой фаянсовой кружки, поставил ее на стол и свесил свободную левую руку вниз. Немедленно я почувствовал как пальцы и подушечки моей ладони словно шлифуют небольшим влажным напильником. Вообще говоря, напильники сами по себе летать не умеют. Но у меня в доме живет страшный зверь с напильником на языке, который никак не может допустить, чтобы остатки масла на ладони после намазывания бутерброда пропали зря. А напильник на языке зверь использует вместо расчески. А еще — вместо будильника. Если я по какой-то причине долго не встаю, восемь килограммов кота взбираются на мое худое тело, и напильник прохаживается по моему носу и щекам. При этом свирепое животное топчется по моей слабой груди, громко сопит и тычется влажным носом мне в шею, вызывая кошмарные сновидения. Впрочем, не будем о страшном.
Так, какой у нас на сегодня распорядок дня? Сегодня суббота. Надо подготовить вторую часть доклада на Межсекторном Совете. Тема скучная: "Способы мотивирования и методы подбора оптимального уровня мотивации оператора человеко-машинной системы". Речь пойдет о том, какую морковку вешать перед носом у оператора, чтобы он работал быстрее и делал меньшее количество ошибок при прочих равных условиях. Ладно, придется поболтать на эту тему. Скучно. Меня лично интересуют две вещи, которые в Институте Психологии вообще никого, кроме меня, не интересуют. первая — почему человек вообще что-либо делает, хотя он, в отличие от животных, хорошо знает, что все равно рано или поздно помрет. Рассуждая чисто логически, человек должен умереть сразу после того он как узнает, что умереть ему придется в любом случае. Второе, что меня интересует — это почему люди делают некоторые вещи, отлично сознавая, что делать их не надо, и что им от этого непоздоровится. Хотя, конечно, так поступают не все люди, а только некоторые.
Впрочем, в этом человек как раз ничем не отличается от животных. Есть у нас доктор наук по фамилии Русалкин-Смык. Он зоопсихолог, умеет разговаривать с животными. У него кошка уже два раза прыгала с балкона пятого этажа вниз, на асфальт. Вероятно, устала от хозяйских разговоров и решила наложить на себя лапы. Первый кошка прыгнула без последствий, а второй раз — сломала заднюю лапу. Русалкин-Смык по пути в ветлечебницу раз двадцать спрашивал кошку, зачем она это сделала. Но кошка за всю дорогу так ничего и не объяснила, а только мяукала без слов самым жалобным образом. А вот мой котище никогда не помышлял катапультироваться. Он подходит к краю балкона, сосредоточенно и настороженно смотрит вниз, топорща жесткие усы, а затем серьезно и гордо отходит подальше, всем своим видом показывая, что коты летать не умеют и, собственно, в этом не больно-то и нуждаются. Мой кот разумен и практичен, как все американцы.
Я тоже не умею летать, и кстати, терпеть не могу, когда меня летают по небу, хоть в ТУ-154, хоть в Боинге, хоть даже бизнес-классом. В небе я себя чувствую отвратительно. Еше более паскудно я себя чувствовал в Америке, когда мне пришлось начать самому водить машину. Когда я в первый день приехал на работу на такси, мой босс, Джерри Скотт, начал с того, что передал меня одной девице, которая вручила мне ключи от старенькой Тойоты и попросила заполнить бумаги, удостоверяющие мое право водить казенный автомобиль. Когда я сказал, что никогда не сидел за баранкой, Джерри схватился за голову и позвонил своему шефу, которого звали Том Прескотт. Я потом за глаза называл их «скотами». Тот прибежал и тоже схватился за голову. Скотт и Прескотт совещались недолго. Мне вручили тоненькую книжицу и велели немедленно выучить. Это были правила дорожного движения в штате Техас. Потом меня отдали в распоряжение огромного рыжего парняги в шортах, который заставил меня сесть за штурвал выданного мне броненосца и весь оставшийся день гонял меня по тихим улицам, заставляя совершать разнообразные маневры, а затем неименно приказывал мне притормозить где-нибудь у обочины и начинал объяснять мне мои ошибки. Я несколько раз чуть не врезался в разные предметы, коими были столбы, другие машины и придорожные здания, но железный человек по имени Брайан каждый раз выкручивал руль одной рукой туда, куда надо, и при необходимости жал на тормоз. Разумеется, тормоз был один на двоих, и поэтому Брайан бил, не стесняясь, прямо по моей ноге, не забывая при этом вежливо извиняться. Один раз он заставил меня подъехать впритирку к какому-то зданию. Я затормозил у окошечка, и человек в фартуке осведомился, что я буду заказывать. Брайан через мою голову всунул ему в руку несколько мятых долларовых бумажек и промычал что-то неразборчивое. В ответ человек в фартуке взял устрашающих размеров батон, разрезал его вдоль пополам и положил на одну половину громадный кусок мяса, потом положил несколько сырных пластинок, закрыл все это несколькими листами салата, сверху на салате разместил резаный кружалками репчатый лук, полоски красного перца, залил все это океаном кроваво-красного кетчупа и закрыл второй половиной батона, как крышкой гроба, в который должен был лечь мой желудок. Затем он засунул все сооружение в бумажный пакет и подал мне вместе с большой банкой колы. Второй комплект взял Брайан. В Москве я ел все вышеперечисленные предметы, но всегда по отдельности. И надо сказать, что собраные все вместе в таком количестве, и в такой комбинации, они по вкусу больше всего напоминали бутерброд с динамитом. Брайан наворачивал его за обе щеки, запивая колой. Я последовал его примеру. Впоследствии оказалось, что съеденное мной блюдо было типичным американским обедом. Обед ощущался мной в желудке как сиамский ёж повышенной колючести, проглоченный второпях, без соли, прямо со шкурой. Как только я дожевал последний кусок, неутомимый Брайан велел мне заводить и трогаться с места. Я взмолился о пощаде, но гигант был неумолим и сказал, что начальство велело ему делать со мной все, что угодно, но чтобы к вечеру этот русский умел водить машину. К вечеру я и вправду уже умел ее водить, и Брайан уже не бил меня по ногам, а только иногда слегка подправлял руль в нужную сторону. На следующее утро я, пыхтя и чертыхаясь, ехал на работу уже сам.
Два года я исправно гонял свой броневик по городу Далласу — утром из дома на работу, вечером с работы домой, а также по магазинам. В летнюю пору Даллас разогревался солнцем до такой температуры, что представлял собой кромешный ад. Гулять по улице я мог только в широкополой шляпе и шелковой рубашке, непрерывно поливаясь водой из большой пластмассовой бутылки, которую я постоянно таскал с собой, куда бы ни направлялся. Я не находил ничего удивительного в том, что именно в этом городе убили Джона Кеннеди: через полчаса хождения под жутким, палящим солнцем Далласа я сам был готов убить кого угодно, а особенно негров из парка в центральной части города, которые нагло вымогали деньги на каждом шагу. Денег я им никогда не давал, и они дико орали на всю улицу на языке, меньше всего походящим на английский. Временами мне казалось, что эти негры на самом деле черти, которым самое место в этом раскаленном аду, а притворяются они неграми, чтобы не только отравить мне удовольствие от прогулки по городу, но еще и выработать у меня расистские наклонности. Ну конечно, это были черти! Нормальный человек не может ходить по чёрному асфальту под техасским солнцем больше часа, а они паслись там постоянно. Надо же было мне угодить по рабочей визе прямиком в ад, в самое пекло!