Прибыв в С.-Петербург, увиделся я тогда с служившим при банке И. С. Захаровым, по соседству деревень отца моего сделавшимся ему коротким знакомым. Когда сказал я ему о причине моего приезда, то он говорил мне, что он хороший приятель Панкратьеву, управлявшему канцеляриею князя Репнина, и просил вверить ему мой аттестат для показания и требования от него совета, как с ним поступить. Я не расчел, что Панкратьев, писав реляцию, не захочет признать свою ошибку, и без малейшего сомнения аттестат ему [Захарову] отдал.
На другой день приезжаю к Захарову, который мне сказал, что Панкратьев удивляется данному мне аттестату кн. Волконским, ибо-де он вас не рекомендовал. Несмотря на то, решился я ехать к кн. Репнину и с самим им объясниться, что на другой день и исполнил. Приехал я поутру к князю часов в десять; пред кабинетом его Панкратьев меня встретил и спросил, что мне угодно. Я ему сказал о моей претензии; но он, как и Захарову, говорил, что кн. Волконским я не рекомендован, и просил идти с ним в канцелярию. Пришед туда, показывает рапорт кн. Волконского, в котором он рекомендовал лично только при нем бывших, но что он утверждает в донесении справедливую рекомендацию карейных командиров. Тогда я сказал: «Посмотрите рапорт карейного моего командира». В котором он [Панкратьев] увидел, что рекомендация мне во всем согласна с полученным мною аттестатом. На это Панкратьев сказал, что делали представления к награждению только тех, кого корпусные командиры рекомендовали лично[149]. «А затем вы получить не можете более ничего», — прибавил он. «Как бы то ни было, — сказал я, — прошу о мне доложить его сиятельству; по известной его справедливости, он не откажет удовлетворить в моем требовании».
Панкратьев вошел в кабинет к князю [и], быв там с четверть часа, позвал меня к нему. Как скоро я вошел, то князь, не дав мне вымолвить ни слова, сказал: «Здравствуйте, мой друг; это вы, который мною в мачинской баталии посыланы были атаковать гору? вы то исполнили как храбрый офицер и добрый слуга ее величества (и выхвалял меня минут с пять). Да вы, мой друг, и награждены». — «Ваше сиятельство, я видел себя в списке награжденных одобрительным листом». — «Как, мой друг, вы этим недовольны? Разве не все равно, ордена, шпаги? — все то не что иное, как благоволение монаршее, то же, что и листы, а вы хотите быть вывескою вашей храбрости. Благоразумному человеку довольно, когда уже знает, что его имя и служба известны государыне; вам более ничего не надобно, и нет надобности ни в каком аттестате. Простите, мой друг, я не имею более времени быть с вами; спешу во дворец; а когда случай приведет нас быть вместе на ратном поле, зная вашу способность, мужество и ревность к службе, не премину вас употребить как отличного штаб-офицера».
Вот чем кончилось мое объяснение с человеком, слывшим так справедливым, как древний Аристид. Итак, не оставалось мне ничего более делать в Петербурге. Я определился в Козловский мушкатерский полк, которым командовал ко мне хорошо расположенный полковник И. Н. Ракосовский, и который давно просил меня перейти к нему в полк. Я спешил уехать, ибо с Польшею начиналась война[150], и Козловский полк уже пошел к границе в отряд генерал-поручика графа Мелина.
Возвратясь к отцу моему, снабдившему меня всем потребным, отправился в полк, которого уже нашел в Новогрудке, Виленской губернии, и, к сожалению моему, не поспел к неважному делу, бывшему при местечке Мир[151].
Войска вступили в Польшу разными отрядами: генерал-поручик Ферзен со стороны Рогачева; генерал-поручик граф Мелин со стороны Толочина[152]. Со стороны Лифляндии и Полоцкой губернии [вступили] два отряда; все оные под главным начальством Мих<аила> Никит<ича> Кречетникова.
Вся Молдавская армия, под главным начальством генерал-аншефа Мих<аила> Вас<ильевича> Каховского, переправясь через Днестр в Могилеве, вступила в Польшу; авангардом оной командовал г<енерал>-м<айор> гр. Ираклий Ив<анович> Морков, а под ним флигель-адъютант императрицы гр. Вал<ериан> Ал<ександрович> Зубов. Таким образом, со всех сторон теснили поляков.
Авангард Молдавской армии отделился на большое расстояние от главного корпуса; как презирали поляков, то сразиться с ними было единодушное всех рвение, думая, что при появлении наших войск они тотчас побегут. Но известный польский генерал Костюшко, служивший волонтером в Америке Соединенных Штатов, когда они отложились от Англии, был мужественен и опытом научен в военном искусстве. Узнав, что русский авангард далеко отделился от армии, с значительными силами остановился [он] у Мурахвы. Гр. Морков, не имея достаточного сведения о силе неприятеля, атаковал оного; сражение сделалось упорно, и уже наши стали ослабевать, потеряли много людей и были в опасности быть разбитыми, как, к счастию, обоз авангарда стал показываться из-за горы в пыли. Костюшко, думая, что то идет вся армия, и не быв в силах с оною сразиться, отступил. За сию мнимую победу гр. Морков и все, с ним бывшие, осыпаны награждениями, вместо того чтобы за самовольное отдаление на большое расстояние от армии, подвергая весь авангард опасности быть истреблену, должны бы быть отданы под военный суд. Но тут был брат фаворита, молодой человек с пылким желанием отличиться, вот и вся победа. Последнее было дело той армии под Дубенкой, где Костюшко взял хорошую позицию между болотистыми дефилеями[153], укрепив оные флешами[154]. Поляки защищались храбро; решил дело полковник Паленбах с Елисаветградским конноегерским полком; он овладел сими укреплениями, но сам был убит. После сего вся армия безостановочно шла к Варшаве. С другой стороны граф Мелин и Ферзен, имев небольшое дело под Мстивовом, дошли до Буга, где получили известие от Каховского, что с поляками война кончилась, и чтобы Кречетников с своими отрядами остановился. Вскоре войска наши заняли Варшаву, и конституция [была] уничтожена.
149
Между некоторыми я заметил, что отлично рекомендован ротмистр Хорват и награжден орденом Св. Георгия VI класса, которого с двумя эскадронами гнали турок двадцать, и что сам князь Репнин видя, сказал, что их надобно одеть в серые кафтаны. Показав ему сие, я сказал: «Не натурально, чтобы корпусной командир, будучи занят распоряжением, мог видеть действия всех, а в пехоте невозможно никому особливо отличиться, ибо из фронта выскочить невозможно, разве только в таком случае, каков мне представился, что случается чрезвычайно редко, тем более что то было в глазах самого главнокомандующего».
150
Претекст сей войны подали некоторые польские вельможи, недовольные новою конституцией, просившие императрицу уничтожить оную, ибо она противна их вольности и прежним уставам, и потому, что только малая часть их участвовала в утверждении оной. Почему и составили они конфедерацию в Тарговицах.
152
Деташемент (От delachement