Если немцы рассчетливы, то французы просто скряги, и выстроили свои злащеный муравейник в центре Европы, как последние скупердяи. В чем его величие и красота, я так и не понял. В кафе, магазинчиках и ресторанах? Да, хороши окна, двери и мостовые. Но с вольным распахом питерских улиц, Стрелкой Васильевского и набережными Невы Париж сравнению не подлежит. Сена - как наш Обводный канал в районе Фрунзенского универмага. Нет, не поставишь в один ряд уютные кафешантаны и величественный замысел Петра... Столица парфюмерии и подтяжек... Петр, кстати, посмотрев на парижскую жизнь, сказал, что этот город не надо даже завоевывать, ибо он захлебнется в собственной мерзости.
Больше всего меня поразило, что сто восемьдесят тысяч кадровых военных сдались фашистам без единого выстрела. Личная свобода для них оказалась выше свободы государства. Свобода, равенство, братство - и хоть трава не расти. Может, это потому, что французы бьются до первой капли крови, а русские - до последней...
И кто-то из фашистстских генералов, увидев на Нюрнбергском процессе французскую делегацию, удивленно поднял брови: Как, мы еще и французам проиграли?
Нет, Париж - это не мой праздник, хотя денег у меня тогда было прилично. Плюнул в Сену с моста Александра III, как просил поэт Виктор Максимов, и уехал на три дня раньше окончания визы - надо было права в ГАИ пересдавать...
Шведы справляли праздник за праздником, Улле играл в хоккей на искусственном льду, навещал загородных родственников, иногда звонил мне в отель, иногда обещал появиться в магазине, в котором скучала рыжая эстонка Катрин, а я ездил к воде и томился жарой и бездельем. Купался, лазил по старым могучим деревьям, играл с мальчишками в футбол и слушал Маяк по транзистору. Всякий раз Улле со скандинавским спокойствием уверял, что скоро - может быть уже завтра - в магазин привалит целая толпа поклонников русской литературы. Какая может быть толпа? Ведь я же, простите, не Битов или Евтушенко. Я Каралис. Широко известный в узких кругах.
Так вот о моей фамилии.
В тот день я заехал в магазин Интербук, узнал от Кати, что Улле передавал мне большой привет, тихо выматерился, попил воды из холодильника, и под стоны продавщицы о скуке в Швеции, взял с прилавка телефонный справочник.
Открыл на букву К. Карлсон, Карлсон, Карлсон... Полным-полно шведов, как у Эрскина Колдуэлла.
Karalis...
Dimitrius...
Я подозвал Катрин и попросил прочитать.
- Димитриус Каралис, - прочла Катька. - Это твой родственник?
Я пожал плечами.
Облокотившись на прохладный прилавок, я смотрел сквозь невидимое стекло на сбегающую к фиордам улицу Святого Эрика и размышлял, не позвонить ли прямо сейчас подданому шведского короля Димитриусу Каралису и выяснить, откуда у него моя фамилия.
- Я бы на твоем месте позвонила, - сказала Катя. Она закрыла кассу и стала спускаться по винтовой лестнице в подвал, где стояла утробистая, как башня Кикен-де-кок, бутылка вина. - Ты точно не будешь пить?
- За рулем...
- Может, он миллионер, - предположила Катя, придерживаясь за поручень. - Ты меня с ним познакомишь. Я выйду за него замуж. Они, правда, все жадные. Скр.. Скв.. Сквалыги, да?
Книжный магазин был пуст, как и положено быть книжному магазину в майский праздничный день. Зачем Улле заставлял Катрин сидеть в магазине лично для меня загадка.
Зазвонил телефон. Я машинально снял трубку.
- Хей! - как можно мягче сказал я.
- Е.... мать, - сказала трубка нетрезвым женским голосом. - Куда я попала? - В трубке перешли на шведский.
- Это книжный магазин, - перебил я. Катя, наверное, стояла в прохладном подвале и цедила сухое винцо из высокого, как башня Длинный Герман, стакана.
- Книжный магазин? А ты кто? - Судя по голосу, баба лет сорока, застойно пьяная.
- Я Дмитрий.
- Какой Дмитрий?
- Каралис...
- Что каралис? - Она икнула и замолчала. То ли ответа ждет, то ли задумалась о чем-то своем, женском.
- Фамилия такая. Вы что-то хотите?
- Ты русский?
- Русский. Из Петербурга.
- Вот, етит твою мать! - она расхохоталась. - А я из Тбилиси. Слушай, Димон, я из Тбилиси! Представляешь? Ха-ха-ха! Нет, я серьезно! Я в Ленинграде была, в Пассаже картины смотрела. Вот так встреча! Ха-ха-ха... За это надо выпить!
Я слышал, как она прихлебывает и звенит стеклом. Ну, напилась девчушка, скучно одной дома, хочется поговорить. Слышно было изумительно. Даже шуршание колготок.
- Слушай, Эдик, у вас там есть в магазине Пушкин? Вот это: Жди меня и я вернусь, только очень жди...? Есть у вас это стихотворение?
Веселый пошел разговор, ничего не скажешь.
Я прикрыл трубку рукой, крикнул Катю и продолжил:
- Пушкин есть. Но вам, очевидно, нужен Константин Симонов. Жди меня это его стихотворение.
Катя не появлялась. Попивала винцо и проклинала своего женатого электрика, который водил ее за нос. Стеклянный Герман со следами помады стоял, наверное, рядом. Сейчас она закурит, потом выпьет еще...
В трубке ржали.
- Эдик, ты что - очень умный? Какой Симонов? Это Пушкин!
- Да, я шибко умный. Как чукча.
Тбилисская дама заржала так, словно разом вспомнила все анекдоты про чукчу.
Поднялась легкой походкой Катя из подвала и, взяв трубку, заговорила по-шведски. Лицо ее сделалось растерянно-тревожным.
- Жди меня - это же Симонов? - прикрыв трубку ладошкой, быстро спросила она.
Я кивнул: Конечно!
Катя перешла на русский:
-Да, я вас понимаю. Но это Симонов. У Пушкина нет такого стихотворения! - Она стала быстро краснеть. - Пушкин не великий грузинский поэт, а великий русский поэт!.. - Она замолчала надолго, потом швырнула трубку.
- Свинья! - сказала Катька.
- Она шутит! - сказал я.
- Нет, она не шутит! Она не шутит! - Катька, держась за виски, заходила вдоль прилавка. - Она предлагает мне найти Пушкина и прочитать ей стихотворение Жди меня и я вернусь... Она мне заплатит по счету! Пусть подавится своими деньгами! Пусть Улле выгонит меня с работы! Ты не представляешь, какие тут встречаются свиньи! Это точно Симонов?..
- Точно, точно!
Вновь запиликал телефон.
Я решительно взял трубку, чтобы прочитать энергичную лекцию по отечественной поэзии.
На этот раз звонил Улле. Он спросил, все ли у меня впорядке и, не дождавшись ответа, захотел поговорить с Катрин. С Катей, с Катей, моей бывшей соотечественницей, дочкой русского моряка и эстонской ткачихи, а теперь подданной независимой Латвии, язви их в душу, этих политиков. Катя перестала хлюпать носом, и взяла трубку. Она говорила по-шведски. Повесив трубку, Катька повеселела и сказала, что Улле разрешил закрывать магазин.
Мне этот начинающий коммерсант ничего не передал. Я должен радоваться, что меня выписали на десять дней в Швецию и не петюкать. Как будто русский писатель - это такая диковинная обезьяна, у которой нет других дел, кроме как разъезжать надармовщинку по заграницам и трендеть о своем творчестве с незнакомыми иностранцами. Пушкин, думаю, меня не одобрил бы. Он бы вызвал Стейвинга на дуэль. Пиф-паф! - уноси готовенького.
- Может быть, выпьем? - предложила Катя.
Я напомнил, что обнаружил в телефонном справочнике своего однофамильца, и хотел бы позвонить ему. К тому же я за рулем.
Катя сунулась в стокгольмский справочник, выудила из него адрес, развернула карту, поводила по ней пальчиком и указала место жительства моего тезки. В левом нижнем углу, рядом с озерами.
- Спунга, - уважительно сказала она. - Почти пригород. Там университетский городок. Может, он профессор? - предположила Катя. Профессора в Швеции хорошо зарабатывают. Ну что, позвоним?