Машин мало. На перекрестках не горят светофоры, только на самых оживленных стоят милиционеры и плавными взмахами рук регулируют движение. На тротуарах толпятся зрители: регулировщики внове. Весь город говорит о том, что их чуть ли не балетмейстеры обучали плавности и изяществу движений. Особенно знаменит милиционер, который стоит на углу Невского и улицы Лассаля, маленький, худощавый, с лицом монгольского типа. Он действительно необыкновенно пластичен и сам это знает и наслаждается этим. Он уже познал славу и привык, что на углах толпится народ. Местные остряки говорят, что до поступления в милицию он танцевал в Мариинском театре Одиллию из «Лебединого озера».
Но вот он сбился с ритма. Хотел перекрыть движение по проспекту и вдруг почему-то передумал, да так неожиданно, что «линкольн», отъезжавший от «Европейской» гостиницы, не успел вовремя затормозить и остановился, на полкорпуса выехав на Невский. А милиционер, изящно взмахнув рукой, пропустил две стремительно мчащихся от Главного штаба машины. Машины эти проносятся мимо Гостиного двора, мимо Публичной библиотеки, мимо Александрийского театра и круто тормозят у Аничкина дворца. Торопливо выскакивают фотографы с тяжелыми фотоаппаратами и треногами и люди, одетые в милицейскую форму. Все они почти перебегают Невский прямо к магазину «Русские самоцветы». Вместе с завмагом входят они в магазин. Кое-кто из прохожих задержался: может быть, случилось какое-нибудь происшествие, стоит остановиться, посмотреть. Но дверь закрылась, и над витриной опустилась занавеска. На улице стоит милиционер— все равно ничего не увидишь.
Через некоторое время с Фонтанки выезжает еще одна машина и тоже останавливается у магазина. Еще один человек, пожилой, с небольшими усиками, в обыкновенном синем, потертом до блеска пиджаке, неся в руках актерский чемоданчик, входит в магазин. Такой у него простой, обыденный вид, так ясно, что это мелкий служащий, счетовод или экспедитор, что прохожие понимают: ничего тут интересного нет, просто, наверно, какой-нибудь учет или снятие остатков. Прохожие идут дальше по сухому, залитому солнцем асфальту Невского.
Теперь у магазинов, цветочного и ювелирного, совсем спокойно. Магазины закрыты, витрины завешены, милиционер прогуливается взад-вперед, как будто к магазинам он не имеет ни малейшего отношения.
А в магазинах идет нервная, напряженная работа.
Видно, что операция была подготовлена и продумана. Войти в ювелирный магазин со двора невозможно. Но можно войти в цветочный. Из цветочного есть дверь во двор, и заперта эта дверь на самый обыкновенный замок. Цветочный магазин не нуждается в сложных запорах.
Деньги каждый вечер забирает инкассатор, и не будет же человек взламывать магазин, чтобы унести пальму, кактус или букетик гвоздики. Замок отперт простой отмычкой, и дверь плотно прикрыта. Если посмотреть со двора, и не подумаешь, что магазин не заперт. Цветочный и ювелирный магазины разделяет стена, собственно говоря — перегородка в один кирпич. В этой стене у самого пола — пролом шириной метра полтора и высотой метр. Стена оштукатурена с обеих сторон. Пожилой человек с усиками, в потертом пиджаке раскрывает маленький чемоданчик. В чемоданчике лупы, рулетка и какие-то странные инструменты, для которых несведущий человек и названия не подберет. Совсем как Шерлок Холмс у Конан-Дой-ля, человек с усиками не торопясь осматривает замок на двери, и пол от двери до пролома, и самый пролом.
— Работали лежа,— говорит он задумчиво, будто бы для себя,— подостлали парусину. Наверно, мешок. Выбили один кирпич пробойником, а потом вынимали штуку за штукой... Э, нет, все же раствор крепко держал, видите— ломиком помогали. Не били, конечно, а рычагом, тихо и аккуратно. На улице ничего не было слышно.
Все остальные стоят по стенам, стараясь не делать лишнего шага и внимательно слушая знаменитого Алексея Андреевича Салькова. А Сальков, взяв большую лупу, внимательно оглядывает все вокруг.
— Работали в перчатках,— говорит он по-прежнему тихо,— аккуратно работали, не торопясь. Люди дело понимали.— Он сыплет какие-то порошки и осторожно сдувает их или счищает мягкой кисточкой и недовольно хмурится. Отпечатков пальцев нет. Нет следов и шерстинок от костюма.— Да,— говорит он,— грамотные люди, ничего не скажешь. Или приезжие... — Он колеблется.— В Ленинграде таких грамотеев теперь, по-моему, нет. Может, из Одессы приехали, там, говорят, еще водятся.