Но что это?.. Впереди словно из-под земли возникают какие-то фигуры. Похоже, что в наших пилотках. Стоя спиной к нам, эти люди с поднятыми руками что-то кричат немцам. Автоматные очереди затихают, и до нас отчетливо доносится:
- Не стреляйте, мы сдаемся!.. Не стреляйте!.. -И потом кто-то там пытается крикнуть то же самое по-немецки: - Нихт шиссен! Нихт шиссен!..
Не опуская рук, люди в пилотках - их пятеро - нерешительно двигаются навстречу все еще не видимым нам немцам и вскоре скрываются за деревьями. Если не считать птичьего щебета, в лесу воцаряется полная тишина.
Мы лежим за своим бревном не шелохнувшись, потрясенные разыгравшейся у нас на глазах драмой, и не сразу замечаем подползшего к нам сзади бойца без шинели. Судя по обмундированию, петлицам и фуражке, это не ополченец, а кадровый сержант. Он дружелюбно кивает нам, уверенно располагается рядом с Джавадом и, показывая в сторону сдавшихся, сокрушенно мотает головой. Его добродушную восточную физиономию освещает, казалось бы, неуместная сейчас улыбка.
- Наш плен на себя взяли... - говорит он.
Выясняется, что сержант, его зовут Мурат, лежал
невдалеке от нас и тоже все видел.
Мурат - узбек, шофер автобата. Его машину немцы подожгли на дороге зажигательными пулями. В этом лесу он томится со вчерашнего дня и успел все здесь обследовать. Одну подходящую лазейку Мурат, по его словам, разведал, но до темноты туда лучше не соваться. Во фляжке у Мурата еще оставалась вода, и мы сделали по нескольку глотков, наполнивших рот привкусом болотной гнили и еще больше обостривших чувство голода. А ведь нам предстоит провести тут весь день, до темноты. И не дай Бог, ночь опять будет лунной...
- Пойдешь с нами? - спрашивает у Мурата Фур-манский.
- Нет, один легко проскочить, - решительно отказывается Мурат. - И еще я плохо ходить пешки...
Он охотно посвящает нас в свои намерения: подстеречь на дороге одиночную немецкую машину, заколоть водителя - для убедительности Мурат расстегивает ватник и достает из-за пазухи кинжальный штык от самозарядной винтовки - и газануть в сторону фронта.
- Теперь наши далеко, ногами нельзя догонять, -весело заключает он.
Сколько мы ему ни втолковывали, что даже в случае удачи с захватом машины немцы схватят его на первом же КПП, Мурат стоял на своем.
Как и политрук в кожаном реглане, Мурат тоже романтик. Только политрук к тому же кабинетный интеллигент с гипертрофированным чувством долга. Благодаря этому он свято убежден в своем праве вести людей за собой даже на верную, а в сущности, бессмысленную гибель. А сержант - сама импульсивность, сама непосредственность и само легкомыслие. Его решимость основана не на газетных примерах, а на каком-то первозданном, не знающем сомнений оптимизме. И хотя он тоже не нуждается ни в совете, ни в одобрении со стороны, но и роль начальника ему претит. Мне чудилось что-то наивное, даже детское в его рассуждениях о том месте, какое он определил для себя на войне. Он тоже готов на подвиг, но только, в одиночку. Его кредо - оставайся один в любых обстоятельствах, чтобы ни за кого не отвечать, но и никого не слушаться.
Когда стемнело и Мурат вывел нас в безопасное место, мы с ним расстались. Его влекла к себе проходящая где-то севернее дорога с мчащимися по ней вожделенными немецкими машинами. Мы же взяли курс на восток, причем твердо решили ориентироваться на лесистые места, на заброшенные проселки и глухие тропы.
Я шел и думал о том, с какой быстротой и рельефностью раскрываются характеры в специфических условиях окружения именно в силу того, что здесь человек любого ранга чаще всего сам должен и сам волен принимать далеко ведущие решения. И еще я думал о том, как причудливо смещается в этих условиях категория храбрости. Какой самонадеянной, эгоистичной и беспечной она становится в сочетании с военным дилетантизмом. И какой опасной.
Мысли были, прямо сказать, невеселые. За ними угадывалось обобщение более высокого порядка - дефицит командных кадров.
И в самом деле, в сорок первом году на фронте я не встретил ни одного офицера, в котором чувствовался бы настоящий профессионал, овладевший современной культурой военного дела, а главное - твердо знающий, как вести себя в ситуации окружения. Ведь то, как распорядился собой политрук в кожаном пальто, следует расценивать не столько как подвиг, сколько как самоубийство. Очевидно, подвигу на войне тоже надо заранее учить. Не в том дело, чтобы в трудный момент быть готовым принести себя в жертву, а в том, чтобы эта жертва не была бесполезна для дела победы. Даже если это самоубийство...