- Колхозное добро, - сказал он, - при любом строе сподручнее отобрать. Что при коммунистах, что при фашистах...
Мы распрощались с ним, преисполненные лучших чувств, а он напоследок искренно пожелал нам благополучно перейти фронт.
Так что с немецким старостой у нас получилось полное взаимопонимание, чего нельзя было сказать про наши взаимоотношения с пламенной комсомолкой Фаней, которая почла за благо назавтра же с нами расстаться.
Произошло это совершенно неожиданно, хотя, когда я теперь, через полстолетия, хочу заново осмыслить этот феномен воспаленного войной женского самолюбия, в котором жажда самоутверждения соперничала с жаждой подчинения, мне кажется, что Фаня и не могла поступить иначе. Мы были свидетелями ее собачьей покорности мерзавцу, и потому ей было лучше без нас. И она отмежевалась от нас.
А произошло это так. Теперь, когда мы из ночных воинов превратились в дневных странников, в поле нашего зрения сразу попало множество самого пестрого народа. Мы теперь что ни вечер общались с колхозниками, все с новыми и новыми людьми, которые давали нам приют и пропитание. Ну и кроме того, дорога то и дело сталкивала нас с окруженцами, как и мы, одетыми черт знает во что, представителями самых разных социальных и возрастных групп. Многие из них уже тщетно пытались просочиться сквозь немецкие боевые порядки на востоке и брели теперь на северо-запад, в сторону Вязьмы, где, по слухам, еще дрались в окружении наши войска, или на юго-запад, в брянские леса, где, по слухам, действовали партизаны. Но встречались приверженцы и других маршрутов.
Рядом с двумя такими парнями, идущими поче-му-то на северо-восток, мы устроили в тот день свой получасовой привал. И, вот она, лотерея войны, - этих тридцати минут оказалось достаточно, чтобы Фаня нашла с ними общий язык и они взяли ее с собой. Поскольку мы все спасались «втемную», ничего не ведая о положении на фронте и об оптимальных возможностях его перейти, не зная даже толком, в чьих же руках Москва, такую внезапную смену спутников и маршрута никто тогда не посчитал бы изменой.
В тот день у нас были еще две памятные встречи. Одна из них весьма знаменательна, а по нашим нынешним меркам, даже «актуальна». Дорога, по которой мы тогда шли, пересекалась под острым углом с другой дорогой, сходного направления. По ней шагал одинокий путник, который, чем меньше становилось расстояние между нами, тем чаще поглядывал на нашего Джавада. А надо сказать, что Джавад, получивший при обмене за свою шинель довольно приличный армяк, очень походил в нем на библейского пастуха. Окладистая черная борода и срезанный в лесу внушительный посох усиливали это сходство. Может быть, поэтому он и привлек внимание незнакомца? Но ведь и Джавад, в чем я вскоре убедился, в свою очередь тоже внимательно поглядывает на того путника. Чем-то, очевидно, они заинтересовали друг друга.
Загадка вскоре разрешилась. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких метров, Джавад обратился к тому человеку, тоже, кстати, бородатому и тоже - жгучему брюнету восточного типа, с какой-то гортанной фразой. Тот лаконично отозвался, и оба бросились друг другу в объятия. Дело в том, что они оказались земляками. И хотя тот человек был не армянин, а азербайджанец, но каким-то шестым чувством каждый угадал в другом близкого соседа. Оба они были из армянской провинции Зан-гезур, где села обеих национальностей иной раз расположены на противоположных склонах одной горы и где единство условий существования всегда было для местных жителей фактором куда более действенным, нежели предрассудки национальной розни.
Между тем пора было двигаться дальше, а земляки никак не могли наговориться. Помню, я тогда подумал о том, какие хрестоматийно чистые сюжеты предлагает нам иной раз история. Здесь, на исконно русской земле, в глубоком тылу у немцев, общность исторических судеб двух кавказских народов неожк-данно получила столь трогательное, столь человечное проявление.
К сожалению, азербайджанец не пошел с нами, потому что еще не потерял надежды найти свой полк, остатки которого, по его сведениям, отступили на север. Расставались они с Джавадом еще душевнее, чем знакомились.
Последняя знаменательная встреча того дня произошла в лесу, где нам посчастливилось укрыться от мокрого снега и устроить перекур, благо накануне мы обзавелись у добрых людей махоркой, которая после сухих листьев, завернутых в подобранную листовку, показалась нам изысканной роскошью. Только мы расположились под деревом с густой кроной, как позади нас бесшумно возникли три бравых молодца, непривычно для нашего глаза экипированные и сверх всякой меры нагруженные ладно пригнанной поклажей. Все трое были вооружены впервые мною тогда увиденными советскими автоматами ППШ. На наши самые элементарные вопросы - кто такие, откуда, куда - они старались не отвечать, а опознав в нас ок-руженцев, сами принялись подробно и со знанием дела расспрашивать нас о здешней ситуации.