Запомнился Батуев (не совсем так, не помню точно фамилию), черноволосый и смуглый, потрепанный жизнью мелкий воришка средних лет. Он очень почитал меня, все советовался, приговаривая: «Ты, Жорка, человек умный, в лагерях бывал». А советоваться надо было насчет развода. Женился он недавно и скоропалительно. Знакомые сказали: «Зачем тебе, друг, квартиру снимать? Женись, баба тут есть со своим домом». Привели к Насте, выпили поллитра, договорились и полезли на печку… Но, видимо, герой мой на печке не оказался состоятельным. У Насти было сало, но давали ему ломтик только после… К тому же 13-летняя дочка Насти никак не хотела называть его отцом (я тоже не называл бы). В общем, встал вопрос о разводе, и Батуев советовался со мной: «Три мешка картошки у Наськи, присудят мне половину?»
Сашка Чугунов был в другом роде – стройный, сильный, с волчьими повадками рецидивист. Впрочем, рецидивы у него были пустяковые: «Иду вечером, гляжу мужик на возу. Взял мешок с воза, просто так, посмотреть, что везет. Дали годик».
Сашка единственный распознал мою национальность, сказал: «А у нас жид в бригаде». Но другие его не поддержали. Антисемитизм тогда не был в моде. Еврей и еврей, работает с нами наравне, кому какое дело до его национальности.
В нашей бригаде работала и лагерная жена Чугунова – Шурка, молодая женщина лет 26, довольно миловидная, только нос утиный. Историю ее я изложил позже стихами, не хочется перекладывать на прозу:
Эту бабу стыдно хаять,
Верная как пес.
Вечно о Чуме вздыхает,
Смотрит урке в нос.
Я вам расскажу, ребята,
Как она дошла до блата,
Приготовьте ковшики для слез!
Девку с синими глазами
Пьяница-отец
Против воли выдал замуж,
Продал под венец.
Старый муж, урод собою,
Бил девчонку смертным боем,
Даже мерина ревнуя к ней.
Ночью, взяв топор в чулане,
Где лежат дрова,
Девка, затаив дыханье,
Влезла на кровать.
И по шее хрясь с размаху,
Кровь фонтаном на рубаху,
На полу мигает голова.
Размотали всь катушку:
Десять лет – кошмар.
Наблатыкалась девчушка
Между пьяных шмар…
Полную катушку, то есть десять лет, получила Шурка за убийство нелюбимого мужа. И отсидела полностью, от звонка до звонка. В лагере стала Сашкиной женой: любящей, преданной, верной. Сашка-то с его мужицким мешком освободился раньше, Шурка досиживала свои последние месяцы. Расставаясь, условились встретиться.
– Еду и думаю, – говорила она. – Если Сашка меня не дождался, изменил, я все распознаю, но ничего не скажу, лягу с ним, а ночью, когда он заснет, возьму топор и голову отрублю. Но он дожидался, встретил…
Твердые взгляды были у этой женщины. Десять лет не поколебали ничуть.
В этой компании я работал недолго, месяца три: с сентября до декабря. Потом уволился. И холодно было, и лень, и особенного смысла не было. Заочный институт новых справок не требовал, любящие родители деньги на жизнь давали, моя сотня не играла большой роли в семейном бюджете. Отец сам уговаривал меня бросить работу.
К тому же в мою судьбу вмешалась история.
К концу 1938 года Сталин пришел к выводу, что ГУЛАГ выполнил свою задачу и даже перестарался. Народ напуган до смерти, партия стала безропотной и послушной. В преддверии войны нельзя было бубнить только о врагах народа, врагах и врагах. Репрессированных мужчин было процентов десять, все потенциальные солдаты… а сколько обиженных родственников? Им в бой предстояло идти за Родину, за Сталина. А война была уже на носу, чуть не разразилась в 1938 году из-за Чехословакии.
Короче, надо было сдавать на тормоза. На этот раз великий вождь не стал объявлять о торможении публично, не написал новое «Головокружение от успехов». Все было сделано втихую. Железного наркома Ежова сняли безмолвно. Носились слухи, что он сошел с ума от усердия. На его место для наведения законности был назначен Берия. Людям следующего поколения странно будет услышать, что Берия был назначен для установления покоя и либерализации. Так или иначе, но массовые расстрелы в лагерях прекратились, кое-кого из отсидевших сроки отпустили, повеяло слабенькой оттепелью… и отец мой, выждав некоторое время для безопасности, решился хлопотать о том, чтобы мне разрешили приехать в Москву сдавать экзамены, поскольку за третий курс Калужский техникум не мог принять. Просили мы шесть месяцев, надеялись хотя бы на три.