В сущности война уже началась летом 1936 года, на территории Испании. И позже, в 1939, когда был подписан договор о ненападении с Германией, никто из нас не воспринимал его как нечто окончательное: временный, тактический, дипломатический шаг. Война будет все равно. Лично я ждал ее в 1942. Но это было позже, тут я забегаю вперед.
Фашизм наступал. Газеты то и дело извещали о террористических актах. Во Франции убили югославского короля. Гитлер устроил у себя Ночь длинных ножей, перебил все руководство штурмовых отрядов, «леваков» фашистского движения. В Москве некий Штейн зачем-то стрелял в секретаря немецкого посольства. Покушение было на углу Леонтьевского, я в школу ходил по этому переулку. И вот 1 декабря 1934 года я прочел на газетном стенде об убийстве Кирова.
Эмоций особых не было. В Москве Киров не был особенно популярен, в Москве носились с Кагановичем. Кто убийца? Никому не ведомый Николаев. Месяц спустя его расстреляли без суда, сообщили, что он был связан с троцкистами и зиновьевцами. Я не очень поверил. Не поверил потому, что суда не было… и вообще в моей семье не слишком верили газетам. Семья интеллигентных евреев. Евреи испокон веков ко всему относятся скептически, интеллигенты же склонны рассуждать своим умом, даже когда их не спрашивают.
Дед мой по отцу был крупный инженер-химик, в истории науки он поминается. Поминается и как один из организаторов Иваново-Вознесенского политехникума, работавший с Фрунзе. Рассказывали, что Фрунзе бывал в нашей квартире, я этого не могу помнить. Дед умер, когда мне было полтора года, видимо от инфаркта, тогда это называлось «разрыв сердца». Умер скоропостижно: ни камфоры, ни врача не сумели найти.
После смерти деда отцу пришлось туго. Он был еще студентом, но уже завел двоих детей. В семье была еще жена-художница, без заработков, мать… и еще кухарка. В голодные годы было просто голодно. Я еще помню радость по поводу великолепного пайка – мешок зайцев выдали отцу на службе. Помню обрезочки, которые доставались нам, детям, когда семейство для заработка торговало самодельными пирожными. Помню, как завидущими глазами смотрю в рот дяде Канасе. У него целый чугун конины, а мне не дает ни кусочка.
Отец кончил МВТУ в 1921 году, стал архитектором, мать – стенографисткой. С работой было трудно. Всюду буквы РЭ – режим экономии. Мать уволили, потому что нельзя было в одном учреждении служить мужу и жене – есть семьи, где все безработные. В доме не было голода, но вкусного давали в обрез: один ломтик сыра, один ломтик ветчины, две ложечки сгущенки. Копейки были на счету, подарки редки. Летние поездки, после долгих споров и неосуществленных планов, кончались отправкой в Одессу на полное иждивение к другому деду, материнскому, частному врачу-венерологу: «сифилис-триппер, вливание 606-914».
Недавно я прочел, что в результате Гражданской войны в эмиграции оказались два миллиона человек. Среди этих двух миллионов не было моих близких родственников. Все дяди, все тети, двоюродные и троюродные, остались в России. Белая эмиграция была дворянской, монархической, чиновничьей. Евреям было не по пути с ней. Евреи остались дома, возле пациентов, возле строек.
И мой отец расцвел, когда начались стройки – с началом первой пятилетки. До того он проектировал таможни, теперь города – Новокузнецк, Прокопьевск, Кемерово, позже Саратов. Из второсортной, ущемленной категории служащих он перешел в привилегированное сословие ИТР (инженерно-технических работников). И у матери было много работы, тогда говорили: «непомерно много». Вообще она не нуждалась в службе, ее приглашали на конференции по телефону. Страна строила, страна обсуждала планы, страна занималась делом. В семье считали, что большевики ведут правильную политику, хотя и действуют с излишней жестокостью. И не сообщают правду, мягко говоря.
Еще в раннем детстве я слышал разговоры о дутых процессах, сначала о вредителях-шахтинцах. Отец знал некоторых, считал, что никакого вредительства там не было. Позже носились слухи, что осужденные якобы работают под другими фамилиями. Зачем нужна такая инсценировка? В 11 лет я не задумывался над такими проблемами. Потом прошел процесс Промпартии… и через некоторое время отец узнал, что главный виновник продолжает конструировать паровые турбины. Игра какая-то! Так что и к политическим процессам я относился с недоверием. Газеты пишут, что убийца Кирова был зиновьевцем. Едва ли, просто приписали оппозицию. Зачем? Сталин укрепляет свое единовластие, сбросил соперников справа и слева, а теперь дискредитирует их. Это тогдашние мысли, не теперешние. Я же помнил, что Зиновьев жил с Лениным в шалаше на озере Разлив, для меня это не было неожиданностью, как для читателей 60-х годов, оторопевших после «Синей тетради» Казакевича. И помнил, что олицетворением советской власти были «Ленин и Троцкий». Ленин и Троцкий отправлялись с лопатами на мусорную кучу в поисках интересненького! Знал я, что Рыков был председателем Совнаркома, а Бухарин – редактором «Известий». Доклад его на Первом съезде писателей я слышал по радио, помню увлеченную, торопливую, чуть заикающуюся речь. Он иронически говорил о едином фронте обиженных поэтов. Сам-то он поставил выше всех Сельвинского и Пастернака. Мне они совсем не нравились, тот и другой, хотя некоторые стихи я знал наизусть.