«Эх вы!» — кажется, говорил взгляд каждого из нас.
Мы постояли еще с полчаса, вглядываясь в степь, но танки не показывались. Командир полка махнул рукой, и мы нехотя ушли.
— Ну, теперь готовьтесь к завтрашнему дню! — сказал кто-то из офицеров.
Взвод занял хороший, просторный и теплый дом, но никто не ложился спать. Наконец, когда уже совсем стемнело, вернулся из штаба старший лейтенант и принес задание:
— Сегодня в разведку идут две группы. Одна — в сторону фронта, откуда появлялись танки, вторая — направо, во фланг.
Задание фланговой группы, куда попал и я, состояло в том, чтобы выяснить, не засели ли немцы на ближайшем хуторе, и, если нет, пройти дальше, до следующего села за восемь километров от места, где мы находились, и постараться взять там «языка».
Только выйдя из села, я вспомнил, что у меня не в порядке валенок: на подошве против большого пальца появилась небольшая дырочка, и туда помаленьку набивался снег. Восемь километров туда и восемь обратно — это шестнадцать. Валенок не выдержит. Не хотелось отморозить ногу и не хотелось говорить об этом старшему лейтенанту, который вел нашу группу. Сейчас дырочка маленькая, но что будет через пять — десять километров? Ругая себя за неосмотрительность, я все проверял, не увеличивается ли дырка, а ничто так не мешает идти, как ожидание, что вот-вот порвется что-то в амуниции.
Ночь выдалась темная, хутор появился перед глазами неожиданно. Я подошел к первому дому и толкнул дверь.
— Откройте!
В доме было тепло, пахло васильками и еще чем-то неуловимо приятным, как из крынки, в которой было свежее молоко. Старик хозяин обстоятельно доложил обстановку:
— У нас немцев нет! А дальше — стоят. Ночью аккуратно себя охраняют. В первом же дворе, как войдешь, — противотанковая батарея и два пулемета, — это старик видел сам. — В огородах тоже пулеметы. По улицам всю ночь ходят патрули, а возле дворов по-разному — где есть, где нет.
Мы внимательно слушали.
— Может, вам с огородов зайти? — сам с собой советовался старик. — Если б хоть видать было! А то в самый раз наткнешься на пулемет…
— Немцы или итальянцы?
— Немец.
Валенок оттаял, и я почувствовал, что портянка мокрая. Разулся и перемотал портянку на другую сторону.
Старик взялся проводить нас до села. Старуха, не говоря ни слова, серьезно, как в церкви, смотрела на мужа. Когда он надел тулуп, бабушка слезла с печи, вытащила из сундука белую женскую сорочку и без улыбки сказала:
— Может, натянешь на тулуп?
Потом подала белый платок повязать голову.
— Это же ты, бабка, себе на смерть приготовила.
— А теперь, может, пожить еще придется, — впервые улыбнулась старуха и, перекрестив всех, заперла за нами дверь.
Мы шли по дороге, совершенно не таясь. Ночью немцы боятся ходить, уверял старик. Когда мы, наметив план операции и распределив роли, свернули с дороги и пошли к огородам, я почувствовал, что палец вылез из валенка. Останавливаться было поздно. Я шел во второй паре спереди и думал не о задании, а о том, как помочь своему горю.
«Эврика! Нашел!» — мелькнуло в голове.
Я натяну на ногу рукавицу, а сверху драный валенок, а если нога в рукавицу не влезет — отрежу напальчник и надену его на палец.
И в тот же миг, разорвав тишину, прямо перед нами бешено застрочил пулемет. Я упал. Пулемет не смолкал, пули издавали короткий зловещий звук — как всегда, когда они вонзаются близко.
Не медля ни минуты, мы, все четверо, ползком ринулись к пулемету. Земляк и Кузьмин — в первой паре, я и Саша — в нескольких шагах от них.
Пулемет сделал паузу, тотчас застучали автоматы наших разведчиков, оставшихся позади нас. Захлебываясь, снова бешено застрочил немецкий пулемет, и мне казалось, что я чувствую силу, с какой вражеский солдат нажимает на ручки.
В пяти шагах от пулеметчика мы с Сашей останавливаемся. Пулемет неистовствует, я ничего не слышу и только слежу за тем, как, сливаясь со снегом, исчезают фигуры Земляка и Кузьмина. Пулемет дает очередь в воздух, это видно по отблескам, и смолкает. Теперь доносится лишь тяжелое дыхание людей. В напряженной тишине хлопает открытая рывком дверь дома, и в ту же секунду мы с Сашей бьем из автомата по дому, по дверям, по окнам.
Не снимая руки с затвора, я прислушиваюсь. Возле дома тихо, но с дальних улиц доносится шум растревоженного лагеря. Слышен галоп всадников, выкрики команд. Проползают, волоча темный сверток, Земляк и Кузьмин. Загорается зеленая ракета, и я успеваю заметить, как мои товарищи падают на пленного, закрывая собой его зеленую шинель. Ракета гаснет, но мы с Сашей продолжаем лежать, пока не стихает прерывистое дыхание тех, кто потащил «языка». И в этот момент я со всей остротой ощущаю, как тонка ниточка, связывающая меня с жизнью.