- Ну, поедем, - сказал Попель и засмеялся. - Немцы влево, а мы вправо.
Для удобства общения он устроился в моей машине, занял место башнёра. Никитина я отослал вниз, к механику.
Вперёд уходят две дозорные машины. Едем на север, выходим на полевую дорогу и, скачками от рощи к роще, спешим к шоссе из Пелчи на Дубно. Минуем второе село, за ним начинается роща, вдоль опушки которой колосится пшеница. В пшенице мелькают пилотки. Сообщаю об этом Попелю.
- Сверните и остановитесь! - - приказывает он. - Узнаем, что за люди.
Предупредив дозорные машины, сворачиваем к роще. Смотрю на пшеницу, колышущуюся под ветром, - никого нет.
- Как в воду канули! - усмехаясь, говорит Попель.
- Показалось мне, что ли, - недоумеваю я.
- Э, вот, здесь они, голубчики! - уверенно говорит Попель. - Только приняли нас за немцев, вот и ушли в пшеницу. А ну, покрой-ка этот мирный пейзаж!
Не понимаю, спрашиваю:
- Как так покрыть?
- Давай, давай! Что смущаешься? Крой поле вдоль и поперёк.
"Ну, - думаю, - и глупейшее же положение! Ничего у меня из этого не получится: не мастер".
Повернувшись в сторону леса, куда, всего вероятнее, могли уйти бойцы, кричу:
- Эй, кто там? Вылезай!. .
- Эге-ге, да ты же не в церкви, а на поле боя, - усмехается Попель. "Господи помилуй" тут не поможет. Покрепче, покрепче давай, да попроще... За живое задеть надо, кричи: трусы... Вот это так! - подзадоривает Попель. Это вдоль, а теперь поперёк.
Но меня уже не надо подзадоривать, я вошёл в азарт, крою сразу "вдоль и поперёк". Из рощи с шумом вылетает вспугнутая криком стая грачей, а в двухстах метрах от нас из пшеницы осторожно выглядывает чья-то голова в пилотке. Вдруг, поднявшись, человек молча двинулся к нам.
- Подействовало, - смеётся Попель. - Берегись, теперь, видишь, обиделся, что его трусом назвали. Медведем прёт, а за спиной гранату держит, думает, что не видно. Предупреди-ка его, не то сдуру угостит... Эх, вы, зелень, зелень... Нет у вас ещё практики войны, психологию русского человека не знаете.
- Свои, свои! - кричу я.
- Свои и кур воруют, - зло отвечает подходящий. - Кто такие? Пароль! А то швырну ко всем чертям! - и он останавливается метрах в тридцати, принимая удобную для метания гранаты позу.
Какой тут пароль, чей пароль? Ни он, ни мы не знаем никакого пароля. Замечаю на его петлицах полную пилу треугольников, думаю: "Сейчас огорошу тебя", кричу:
- Эй, старшина, ослеп, что ли? . . Видишь, перед тобой бригадный комиссар. Живо, сюда!
Он подходит и останавливается шагах в пяти от нас, всё ещё держа одну руку за спиной. На нём синие галифе и новая гимнастёрка, перетянутая портупейным ремнём, пилотка сдвинута буйным чубом на затылок, глаза красные, воспалённые.
- Подходи ближе, Фома неверующий, подходи и удостоверься, - приглашает Попель.
- Старшина Ворон, - подтянувшись, отрекомендовался он Попелю. - Только нам бояться не приходится, страх у нас уже весь вышел, товарищ бригкомиссар. С воскресенья до сего дня воюем в выходном обмундировании, - так и не успели переодеться.
Он рванул полевой свисток и протяжно засвистел. Над пшеницей показались два бойца. Вслед за ними по всему полю то там, то тут стали подниматься группки бойцов. Всего их оказалось человек пятьдесят.
- Ого! - воскликнул Попель. - Так у тебя. Ворон, целый полк.
- Так точно, полк и есть. Только - остатки. .. Отступаем с боями от пограничного местечка Сокаля. Из командиров остался командир полка, да и тот ранен. Несём с собой, сейчас на опушке леса лежит.
- А где немцы?
- По шоссе через то село, - он показал на Пелчу, - идут на юг.
- Вот что. Ворон, - сказал Попель. - Собирай-ка своих и лети к нашему гнезду. Туда и командира полка несите. Будете вместе с танками воевать. Смотри сюда, - Попель достал карту. - Найдёшь наших на опушке леса, здесь, против села Подлуже. Понял? Записку полковнику Васильеву передашь. Только не задерживайся, срок - три часа.
- Будем, будем! - дружно закричали обступившие нас бойцы.
- Теперь на чёрта, не то что на немца, с танками-то сподручней идти, сказал кто-то.
- Кругом! - скомандовал старшина. - К лесу, бегом! Мы догнали дозор, поставили ему задачу подойти скрытно к шоссе, узнать, куда движутся немцы, открыть огонь и, вызвав панику, отойти к нам. Дозор ушёл по обочинам дороги. С ядром разведки медленно продвигаемся за ним, не теряя его из виду.
- Вот, товарищ старший лейтенант, - говорит Попель, переходя на "вы", не удивляйтесь, что заставил вас обойти цензуру. Русский человек мирный, пока его не разозлишь, ну, а когда разозлишь, - держись! Старшина-то, старшина, - думал запустить в нас гранатой. Этот уже обозлился. Но не все ещё, нет ещё у многих ненависти, злобы. А без этого воевать нельзя, нет! Так и в гражданскую было, так и в этой войне будет. Обозлится наш народ, поднимется и пойдёт, и ничем ты его не остановишь.
Слушаю его и вспоминаю наше добродушное любопытство к двум первым пленным под Перемышлем, вспоминаю, как угощали их танкисты всем, чем богат солдат в походе.
- Плохо только то, - продолжает он, - что пробелов много в нашей боевой подготовке. Разве не стыдно, что старшина не узнал сегодня свой, советский танк? Живы будете, не забывайте этого, мотайте всё на ус, что увидите на войне.
Впереди нас дозорные машины открыли орудийный и пулемётный огонь. В него вплетается частое квохтанье немецких крупнокалиберных пулемётов.
- Открывай огонь, поддай для паники! - приказывает мне Попель.
Развернув машины в сторону шоссе, открываем огонь, бьём через рощу наугад. Возвращаются дозорные машины. Они сообщают, что по шоссе движутся немецкие танки, артиллерия, автомашины, с хода отстреливаются и, не задерживаясь, идут дальше на юг. Ранили одного нашего башнёра.
- Обратно! - командует Попель. - Всё ясно!
Замысел у немцев был хитрый, а на деле у них получилась глупость. Они рассчитывали расколоть нашу оборону на две изолированные части одновременными ударами с запада и с юга на село Птыча. Но из одновременности ничего не вышло: западная группировка разбита нашей внезапной атакой. Немцы всё же атакуют Птычу и с юга. Но теперь поздно.
Васильев уже успел перебросить к Птыче один батальон Болховитинова. Кроме того, сюда подошли прорвавшиеся к нам гаубичный артдивизион и батальон мотострелков мехдивизии Герасимова.
Вернувшись из разведки, Попель быстро построил на участке Верба - Птыча глубоко эшелонированную оборону.
Гаубичный артдивизион под командой бравого старика-полковника стал на высотах севернее Птычи, а мотострелковый батальон занял рубеж по южной окраине этого села вдоль ручья и на север до Трытын включительно.
Несмотря на пятикратное превосходство немцев в танках и артиллерии, следовавшие одна за другой две атаки не
принесли им решающего успеха. Атаки захлебнулись в глубине созданного Попелем противотанкового узла обороны.
Видя очевидную бесполезность дальнейших атак, немцы вынуждены были к вечеру занять оборону на северной окраине села Верба.
Попель опять перешёл со своим штабом в Подлуже, занял один из садиков. Моя рота расположилась в соседнем садике. Смущало меня, что в течение всего дня нас не тревожила немецкая авиация. Немцы наступали без поддержки авиации, их "юнкерсы" и "хейнкели" эшелонами шли на юг, туда, где остался Рябышев с двумя дивизиями. Только к вечеру, во время последней атаки немцев, над нами появились немецкие "костыли" - разведсамолёты.
Рядом в доме сидел пленный из штаба 14-й дивизии Мильче, словоохотливый майор. Ещё вчера я успел поговорить с ним об организации немецких танковых частей. Теперь я решил выведать у него кое-что об авиации.
- Почему сегодня ваши самолёты такими массами летят вперёд, не обращая на нас внимания? - спросил я его.
- Это очень просто, - ответил он мне. - Наше главнокомандование держит всю бомбардировочную авиацию в своих руках - централизованно. Где нужно нанести удар - в главных направлениях или по вашим резервам, она вся бросается туда, и вот получается много над вами самолётов. .. О! это получается сильно, очень сильно! Тогда все наши танки движутся вперёд...