Постепенно все разошлись, Писака сидел один возле стойки напротив бармена и, выпивая очередную порцию водки, выглядел не очень радостным. А потом, поддавшись какому-то внутреннему порыву, сказал бармену: «Знаешь, а я ведь, дурак, и вправду поверил, что меня там читали!» – и он мотнул головой куда-то в сторону – «А там, на награждении, их президент-профессор вдруг подходит ко мне и говорит: «Вы так хорошо пишете про развлечения молодежи, все эти дискотеки – зачитаться можно!» Я, конечно, кивнул, не стал его разубеждать, что я в жизни про дискотеки и развлечения молодежи не писал. Вот такая хренотень получается!»
Писака выпил еще водки, посидел немного, окидывая взглядом ресторан, как бы прощаясь, и ушел. Больше его никогда здесь не видели. Пытались о нем разузнать – где он, как живет, пишет ли еще, но бесполезно. Видно, награда эта была ему не в радость, и что-то очень важное в нем ушло.
Медвежий угол
Вертолет взбивал винтом низкие облака и, казалось, висел на одном месте. С любопытством и страхом я напряженно смотрел через плечо пилота в это белое непрозрачное месиво и вспоминал, что несколько дней назад один Ми-8 где-то здесь разбился. Видя мое напряжение и круглые глаза, бортмеханик постарался успокоить: «Не бзди! Мы летим не по ущелью, а над скалами!». Еще мгновение – и машина вырвалась из туманного плена, в глаза ударило солнце, а внизу переливался крутыми волнами Тихий океан. От восторга у меня перехватило дыхание – с одной стороны огромные крутые скалы, покрытые редкой зеленью, а с другой безбрежные дали океана.
Пальцы пилота еле заметными движениями нажимали на рычаге управления какие-то кнопки, выравнивая в воздухе машину, в которую с яростью били потоки ветра.
«Скоро будем на месте», – повернулся ко мне пилот и указал в сторону берега: «Ну, как? Видел где-нибудь такую красоту?!» Я отрицательно покачал головой.
Еще полчаса машина летела низко над водой, потом накренилась набок и повернула к берегу, откуда через ущелье, разрезавшее эту неприступную стену из громадных скал, вытекала река.
Казалось, еще немного, и вертолет зацепит винтом за узкие, обрывистые склоны. Было похоже, что еще чуть-чуть, и адреналин начнет выделяться мне прямо в штаны.
Бортмеханик, который сам напряженно наблюдал за полетом, снова постарался меня успокоить уже привычным «не бзди». Правда, сейчас он явно сказал это не только для меня, но и для себя.
Пятнадцать минут напряжения – и стены раздаются в разные стороны, под нами изумрудное озеро, подернутое дымкой тумана. Не могу наглядеться на окружающую красоту, здесь все не так, как у меня дома. Через минуту картина за окном снова меняется, и вдали за снежными жерлами вулканов снова появляется океан.
Вертолет ныряет с высоты вниз и плавно приземляется у берега небольшой реки. Винты еще немного со свистом вращаются, и наступает непривычная тишина.
Деревянное строение с низкой дверью и потолком, до которого можно запросто достать рукой, было одновременно и клубом, и столовой, а вечером после путины превращалось в спальню на двенадцать человек. Нас здесь ждали. По центру стола стоял огромный котел с супом, хлеб на тарелке был нарезан по-русски, толстыми аппетитными ломтями, и, конечно, литровая бутылка с прозрачной жидкостью сразу притянула мой взгляд: этикетки на ней не было, но телепатически я почувствовал, что там внутри.
После взаимных приветствий рыбаки расселись за столом и засыпали меня вопросами. Им было интересно увидеть здесь нового человека, ведь до ближайшего населенного пункта отсюда километров двести. Во время путины их забрасывали сюда вертолетом, и два с половиной месяца с раннего утра до позднего вечера они вылавливали красную рыбу, разделывали ее, забивали небольшие бочонки красной икрой, а тушки солили или вялили под солнцем, прикрепив специальными металлическими прищепками. Издали она напоминала сотни сушащихся семейных трусов.
Я, как умел, рассказывал про жизнь в Риге, пытаясь ничего не преувеличивать. Оказалось, что некоторые из них бывали в Латвии и вспоминали об этом с удовольствием, один – его звали Павел – был даже два раза. Он выделялся среди других рыбаков большим ростом, был широк в плечах, а через его лицо с правой стороны пролегли три огромных рваных шрама, словно кто-то провел острыми вилами. Изуродованное лицо отталкивало и притягивало одновременно, а когда он поворачивался левой стороной, казалось, это совсем другой человек.
«Ладно болтать, давай, что ли, по одной», – сказал бригадир, мужик лет шестидесяти пяти, и потянулся к бутылке. Но прежде чем разлить по стаканам, он открыл подаренный мною рижский бальзам и плеснул внутрь сосуда грамм пятьдесят, объявив окружающим: «Сделаем коньяк!»